Меня зовут Виктор Крид - Михаил Француз

Цены стабильно снижались. Рабочий день укоротился до семи с половиной часов. Вечерние школы для рабочей молодежи и заочное Высшее Образование обретали массовую популярность.

И почему-то перестали ждать Его смерти. Перестали появляться, словно сводки с фронта, сообщения о состоянии Его здоровья.

Запад затих. Азия славила своего Вождя. Япония корчилась в попытках родить Экономическое Чудо, но что-то пока не получалось.

* * *

Я вел занятие с младшей группой в своем зале, когда на пороге появилась она.

В легком белом платьице, в туфельках на каблуке, с небольшой сумочкой, с распущенными волосами, скрывающими левую половину лица.

Николь. Николь Фьюри.

В душе что-то екнуло. Теплое чувство радости разлилось внутри. Но с ним же одновременно пришла опаска. Некое напряжение. Ведь она уже не та веселая упрямая девчонка, что была мне почти дочерью. Почти — потому что называла дядей, а не папой. Да и я ее дочкой не назвал ни разу. Но в остальном… гордость за успехи, огорчение от неудач, страх и волнение за нее. Все это было.

Я не показал, что заметил ее. Продолжал заниматься с детишками. Поправлял движения. Показывал правильные, давал счет.

Она стояла и смотрела на меня в белом кимоно в окружении малышни. Просто стояла. Потом сняла туфельки и, поклонившись, вошла на татами. Тихонечко села в сейдза у стены и улыбнулась, наблюдая за ходом занятия.

Через двадцать минут тренировка закончилась. Дети с визгом-криком шумом вылетели из зала в раздевалку. И мы с ней остались одни.

Она встала и подошла ко мне. А подойдя, обняла.

— Виктор… Я рада, что ты жив, — и хлюпнула носом.

— Меня трудно убить, — ответил я и погладил ее по спине.

Спустя минуту она отстранилась, смахнула слезу с единственного видимого глаза и улыбнулась.

— А меня потренируешь? — задорно спросила она.

— Марш переодеваться! — скомандовал я.

— Хай, Сенсей! — кривляясь, вытянулась она и убежала.

Я же дошел до дома и выставил на подоконник окна, выходящего наружу горшок с красной азалией, что обычно стоял на тумбочке в этой же комнате.

Эрик должен понять, увидев этот оговоренный заранее знак, что явка провалена и действовать по обстоятельствам. Встречаться с таким человеком, как Фьюри ему пока не следует.

* * *

Глава 25

— Сними повязку, Николь, — сказал я через десять минут занятия. — Она тебе мешает. У тебя в бою огромная слепая зона, — чтобы проиллюстрировать свое замечание, я поднырнул под ее удар и скрылся в той самой зоне, о которой говорил. И нанес оттуда два не сильных, обозначающих удара: в висок и в горло.

— Но ты же знаешь, что у меня под ней… — разорвав дистанцию и переводя дыхание, начала она.

— Знаю, — жестко ответил я. — Второй глаз, который прекрасно видит. Возможно, что даже лучше, чем первый.

— Но…

— В бою не до «красоты». Тут либо ты бьешься насмерть, либо ты не бьешься вовсе.

— Но это в бою…

— А ты никогда не знаешь, когда он начнется. Он всегда внезапный.

— Но…

— Тогда вставь в повязку темное стекло от очков, хотя бы. Ты понимаешь, что твои боевые возможности понижены чуть не втрое из-за нее? — закончил я необычно длинную для меня речь. Удивительно, как она у меня вообще получилась.

— Я подумаю, — уклончиво ответила Николь.

— А сейчас просто сними ее! Портишь мне все удовольствие.

— Странный, ты, Виктор, — со вздохом заметила она, развязывая ремешок своей повязки. — Тебе нравится смотреть на уродливых женщин?

— Ты сейчас не женщина, а ученица, — ответил я, складывая руки на груди.

— Ладно, — бросила она повязку в угол зала. — Продолжим…

Размялись мы хорошо. Занятие шло не меньше трех часов. Ее физической формой я, в принципе, остался доволен. Такая же как у Кэпа. Может даже немного лучше. Но вот техника оставляла желать лучшего. Вообще, выезжала она практически на одних рефлексах и развитой интуиции. Плюс экстраординарная гибкость. Вот собственно и весь ее боевой потенциал без учета оружия.

— Что скажешь? — обратилась она ко мне, когда мы уже после душа (он в моем зале раздельный для девочек и для мальчиков. Точно так же, как и раздевалки. И нет, мы не принимали его совместно, как кто-то мог бы подумать), переодевшись в повседневную одежду, сидели на веранде (да, у меня и в этом доме тоже есть веранда. И выходит она не на улицу, а на двор. Я вообще-то живу практически в пригороде Парижа. В самом городе мне не нравится. Вот тянет там откуда-то мертвечиной и все тут) и пили чай.

— Плохо, — не стал щадить ее самолюбия я. — Техника на нуле. Против простых бойцов хватит и способностей, что дает сыворотка. Но против кого покрепче — полный слив.

— Жестоко, — заметила она. — Но в общем и целом верно. Расслабилась я с этими способностями. Все больше на них полагаюсь.

— На них и надо полагаться. Они — твоя сила. Глупо не полагаться на свою силу. Но техника — это то, что отличает бойца от увальня, меч от монтировки.

— Хааай, Сенсей, — недовольно протянула Николь.

— Ты какими судьбами здесь? — задал я вопрос.

— В отпуск приехала на родину, — отпила она чай из чашки.

— Помнится, вы переехали отсюда. Давно, — заметил я.

— Пару лет назад я выкупила дом.

— Пару лет? — не поверил я. Мы с Эриком живем тут уже четыре года. И когда приехали, уже в том доме был тот же наемный работник, что и сейчас.

— Сразу после войны, — поправилась она. Слишком ярко читался скепсис на моем лице.

Значит по мою душу. Значит дом был долгосрочной засадой, рассчитанной на одного сентиментального старого дурака. Что ж, поздравляю — засада сработала. Но говорить всего этого я не стал.

Просто вздохнул, и тоскливо посмотрел на небо.

— Ну, дядя Виктор, не обижайся, — дотронулась она до моей руки, держащей чашку. — Да, я не поверила, что какие-то жалкие Гидровские недобитки могут тебя прикончить. Макса — может быть. Но не моего, дядю Виктора, который все умеет, все может и ничего не боится!

Я снова ничего не сказал. Что тут говорить, просчитали меня. Сам виноват. Удивительно, что только сейчас на контакт вышли. Целых четыре года ждали. Хотя слежки особой я все это время не замечал.

— На что ты обижаешься-то? Что я такого сделала? Почему ты не допускаешь возможности, что это моя частная инициатива? — вот ведь, читает меня, как открытую книгу. Не только то, что я не стал говорить, но даже и то, что не стал формулировать. Хотя… Она ведь готовилась к разговору… наверное.

— У