Во славу Отечества! - Евгений Белогорский

Мокриевич совсем недавно получил офицерские погоны, пройдя ускоренную офицерскую подготовку в тылу, и по сути дела еще не был полноценным командиром. Поэтому он легко сломался и под радостный вой толпы сорвал с себя золотые погоны, бросив их к ногам чернявого, а затем принялся истово молить о прощении.

– Ну что, простим господина офицера, – взвизгнул «судья», и в ответ получил одобрительные крики толпы, – пошел вон, вашбродь, и больше не смей обижать солдатушек.

Бывший подпоручик молнией взлетел с колен и, пригнувшись, бочком ринулся вдоль стены пакгауза на свободу. Пробежав несколько шагов, он шумно упал, снова вскочил и под улюлюканье и язвительные крики зевак бросился прочь. Довольная показанным представлением толпа радостно загудела и приготовилась к новому зрелищу.

Следующим был штабс-капитан Булыга, которого дюжие хлопчики уже резво тащили к чернявому трибуну для свершения нового справедливого приговора.

– Поучите, братцы, господина офицера хорошим манерам, – взвизгнул комитетчик, и в тот же момент к Булыге подскочило несколько солдат, которые обрушили на него град ударов и затрещин, завершив свое воспитание смачным плевком в лицо, что вызвало всеобщий хохот в рядах собравшихся.

– Не журись, пан офицер, отдай честь по-хорошему, – уговаривал Булыгу один из обидчиков, ловко нанеся при этом удар сапогом по голени офицера, отчего тот жалобно вскрикнул и буквально рухнул одним коленом на площадную брусчатку.

Громкий гул одобрения пронесся над площадью, многие из стоявших людей кричали штабс-капитану:

– Сними, сними, сними!

Новый град побоев окончательно сломил Булыгу, и с криком: «Да подавитесь ими!» – он последовал примеру Мокриевича и содрал с себя погоны. Прагматик по натуре, он решил пожертвовать малым, но сохранить жизнь, поскольку разгоряченная толпа солдат уже стала показывать, как она подденет упирающегося офицера на свои штыки.

– Всыпьте его благородию двадцать шомполов и гоните его в шею! – приказал чернявый, чем вызвал новый одобрительный гул собравшейся толпы. Радостные солдаты моментально завалили Булыгу на землю и под радостные выкрики зевак исполнили приказание «судьи». Все громко считали количество ударов шомполом, отчего толпа заводилась всё больше и больше. Вид крови на спине офицера только раззадорил людей, которые жадными глазами глядели на Покровского, единственную жертву, оставшуюся у стенки пакгауза. Капитана оставили на закуску, по достоинству оценив его чин и орден Владимира третьей степени, украшавший его грудь.

– А подать сюда господина капитана! – воскликнул вожак, чем вызвал взрыв хохота и глумления в рядах собравшихся. Однако на этот раз у комитетчика вышел конфуз. Покровский оказал бешеное сопротивление: ударом в ухо сбил на землю одного из конвоиров и заехал локтем в живот другому. Воспользовавшись моментом, он попытался вырвать из цепких рук упавшего солдата винтовку, но не успел и был буквально сметён навалившейся на него кучей тел. Его пинали, топтали, били ногами по голове, но в тесноте это не совсем удачно получалось.

– А ну, братцы, дайте мне эту золотопогонную сволочь! – истошно визжал чернявый, яростно приплясывая возле столпившихся солдат с револьвером в руке. – Он у меня, гад, сам свои погоны съест и в ножки поклонится.

Отведя душу, солдатские мстители с готовностью подчинились голосу комитетчика и, подхватив избитого офицера, подтащили его к «судье». Что тот хотел выкрикнуть в лицо Покровскому, навсегда осталось тайной, поскольку чернявый осекся, встретившись с пылающим жгучей ненавистью взглядом капитана. Он только продолжал яростно трясти наганом перед лицом офицера.

Не дожидаясь, когда к чернявому вернется дар речи, Покровский стремительно откинулся назад и, изловчившись, со всей силы нанес сапогом удар в живот своего мучителя, отчего тот отлетел в сторону и выронил свое оружие.

Истошный вой огласил привокзальную площадь. Согнувшись пополам, чернявый энергично изливал содержимое своего желудка прямо на свои хромовые сапоги. Солдаты вновь навалились на офицера, который яростно сопротивлялся.

– К стенке его, к стенке! – понеслись громкие голоса разъяренных тыловиков, моментально определяя участь Покровского.

Кирпичи депо больно впились в спину капитана, которого солдаты сначала швырнули к красной стене, а затем отодвинулись назад, хищно клацая затворами винтовок. Толпа жаждущих крови людей развернулась полукругом, выставив вперед стволы винтовок. Избитый Покровский, с трудом удерживая равновесие, гордо вскинул разбитое лицо и выкрикнул:

– Стреляйте, стреляйте, сволочи! Сейчас вы увидите, как погибает русский офицер!

– Я сам, я сам расстреляю этого гада! – пронзительно верещал чернявый, ещё не оправившийся от удара, но стремившийся не опоздать свести счеты со своим обидчиком. – Расступись, братва, я его лично в расход пущу!

Капитан побелел, как полотно, но, крепко сжав кулаки, уперся ненавидящим взглядом в лица стоявших перед ним убийц. Чернявый уже прорвал строй и выскочил вперед, перекосив от боли свой щербатый рот.

– По врагу революции! – прокричал комитетчик, выкидывая вперед трясущуюся от гнева руку с наганом.

Но судьбе не было угодно оборвать жизненную нить капитана Покровского на этой, богом забытой, станции. Откуда-то сбоку из притихшей толпы зрителей раздался громкий, хлесткий револьверный выстрел, от которого голова чернявого моментально разлетелась, словно спелый арбуз, щедро окропляя кровью стоящих вблизи солдат.

Все зрители, словно зачарованные, смотрели, как комитетчик, ещё мгновение назад мнивший себя вторым после Бога, медленно оседал на грязную, заплеванную подсолнечной шелухой землю. Истошно заголосили бабы, и толпа испуганно шарахнулась в сторону от того места, где велась стрельба. Напуганные появлением реальной смерти, остолбеневшие от её вида, тыловики инстинктивно бросились врассыпную, давя и опрокидывая стоявших рядом людей.

Новые пули неизвестного стрелка продолжали косить тех, кого он мгновенно выбирал себе в жертву, с каждым разом сея новый страх и панику в рядах солдат. От столь быстрой смены событий у Покровского предательски одеревенели ноги, и он, обессиленно привалившись к стене, пытался разглядеть своего избавителя.

Им оказался однорукий инвалид, который, вытянув вперед левую руку, хладнокровно, словно в тире расстреливал ненавистную ему толпу вооруженных мужиков. Стрелок прекрасно знал, что подвергает себя смертельному риску, но он был абсолютно спокоен, только его глаза азартно блестели под козырьком офицерской фуражки.

Покровский не успел как следует рассмотреть своего избавителя, как неожиданно возникшая откуда-то черноволосая девушка вцепилась в жёсткий ворот его шинели и властной рукой поволокла капитана прочь от страшной красной стены, на которой виднелись пулевые отметины от прежних решений солдатского трибунала. Он едва передвигался на вдруг сразу ослабевших ногах, но девушка упорно продолжала тащить его в глубь построек, выгадывая спасительные секунды, пока тыловики ещё не пришли в себя.