Я защищал Ленинград - Артем Драбкин

Я даже не могу представить, что если бы в должности комбата сам бы не повёл солдат в атаку. Меня бы через час к «стенке» поставили за трусость. И дело даже не в этом. Просто так было принято в нашей дивизии. Только личным примером. Я понимаю, что во многих других частях наблюдались совершенно обратные явления. Товарищи говорят мне, что на поле боя не видели офицера в звании старше капитанского.

У нас комиссар соседнего полка, еврей, пошёл в обычную атаку с винтовкой в руках вместе с рядовыми и погиб как простой солдат. Ещё раз повторяю, в обычную атаку, а не в прорыв из окружения.

Мой политрук батальона был обязан поднимать людей в атаку. Может, он по ночам и писал «донесения» в политотдел, но он ходил лично в бой.

Наш командир полка Никишов, как говорят, «военная косточка», человек «сухой» и беспристрастный, живший по уставу, никогда не позволявший себе внешнего проявления каких-то «гражданских» эмоций, мог в бою сам лечь за пулемёт, заменив убитого пулемётчика. Такой эпизод произошёл на моих глазах.

По его приказу штаб полка располагался в 500-700 метрах от передовой. Он ставил жизни штабных под опасность гибели при артобстреле, но бойцы видели из окопов, что командир с нами и рядом.

Командир дивизии Емельян Васильевич Козик, из бывших пограничников, невысокий крепкий мужик, мог прийти к солдату в окопчик боевого охранения, стоять рядом ним по колено в гнилой ледяной воде и угостить солдата куревом. И это была не «работа на публику» или поиск дешёвой популярности. Просто у нас была общая Родина и общая цель - отстоять Ленинград.

В штабе полка командиры голодали так же, как и солдаты передового взвода. Не было расслоения на «чернь» и аристократов в «портупеях».

А когда солдат видит, что командир рядом и личным примером показывает, как надо воевать, то и рядовой боец воюет «в охотку».

- Только за последний год вышли исторические работы Бешанова, Хаупта, Сякова, Брагина о боях под Ленинградом. Читаешь, и иногда кровь в жилах стынет, когда осознаёшь кровавый накал боёв и страшную «мясорубку» войны на ограниченном участке территории - от Дубровки до Погостья и Любани. В воспоминаниях солдата 311-й СД из вашей 54-й армии Николая Никулина рассказывается, что весной шли в атаку на Погостье по четырём слоям трупов советских солдат, погибших здесь ранее в бесплодных неудачных атаках. Чем, по вашему мнению, можно объяснить готовность к самопожертвованию и мужество наших солдат?

Были ли напрасными все эти тяжёлые потери?

По четырём «слоям» тел убитых бойцов я в атаку не ходил, может, просто до весны довоевать не успел. А вот под одному «накату» погибших идти приходилось.

Были ли наши жертвы напрасными? Не думаю. Мы выполняли приказ. Знаете, не хотелось бы использовать банальные «избитые», напыщенные фразы, но мы любили Родину и были готовы умереть за неё в любую минуту. Это был наш воинский долг, который мы выполнили с честью. У наших солдат из «ленинградского набора» в Ленинграде умирали в блокаде от голода жёны и дети. Желание помочь им и спасти родных придавало солдатам мужество.

Наши атаки, наша постоянная боевая активность не позволяла немцам перебросить свои части на другие участки фронта. Хотя бы эта мысль служит относительным оправданием нашим потерям. Да и немцев мы уничтожили в этих боях много.

А то, что приходилось каждый день на те же пулемёты, по пристрелянной местности в атаку идти, так это не наша вина. В тех условиях не было никаких возможностей для хитрых манёвров. Да, ходили в лобовые штыковые атаки, без артподготовки или другой огневой поддержки. Но у меня язык не поворачивается сказать, что мы заваливали немцев телами убитых и заливали их нашей кровью по горло.

Такая война была на том участке Волховского фронта...

Нужно было почти каждый день атаковать. Откуда люди брали физические и моральные силы?! Это - загадка и для меня тоже...

Немцы орали нам из своих окопов: «Рус, кончай воевать! Давай спать!», постоянно освещая нейтралку осветительными ракетами в ожидании нашего броска вперёд.

Был какой-то день, что мы не получили приказа на атаку. Немцы нас тоже не бомбили и не обстреливали из орудий. Даже ружейной стрельбы не было слышно.

По всей линии обороны в Синявинских болотах стояла какая-то пронзительная тишина. Понимаете, день тишины! Уже через несколько часов людьми начал овладевать панический страх, состояние дикой тревоги. Для нас тишина была настолько непривычным и непонятным явлением, что психологически солдаты не могли осознать и спокойно принять сам факт, что сейчас никого рядом не убивают, не летят пули, не рвутся бомбы. Некоторые были готовы бросить оружие и бежать в тылы. Мы, командиры, ходили по цепи и успокаивали бойцов, как будто на нас немецкие танки идут.

Насчёт готовности к самопожертвованию. У нас не было своего разведвзвода. Вообще, структурная организация полка в сорок первом году намного отличалась от структуры полка, скажем, образца сорок четвёртого года. Каждый вечер мы собирались в штабной землянке и вызывали добровольцев для разведпоиска в немецком ближайшем тылу. Был у нас командир роты Аркадий Фельдман. И каждый раз он первым вызывался идти добровольцем в разведку.

Это был настоящий счастливчик и истинный герой! Десятки раз он с группой отчаянных смельчаков ходил в тыл к немцам и возвращался живым. То «языка» приведут, то немецких пулемётчиков вырежут и пулемёт приволокут. Появилось в полку выражение «подарок от Фельдмана», он «снабжал» людей немецкими автоматами, взятыми у убитых в разведпоиске врагов. После войны совет ветеранов не нашёл Фельдмана. Как сложилась его судьба, где он погиб на войне, мы так и не узнали.

Сержант из моего батальона добровольно остался прикрывать наш отход из немецкой траншеи, подорвал себя и немцев связкой гранат. Он так и остался неизвестным героем. Наградной лист на него заполнили, а что дальше с наградой - никто не знает.

Мы всегда старались вытащить с поля боя раненых товарищей и тела убитых бойцов. С ближайшей к нам части «нейтралки» это удавалось сделать всегда. А вот тех, кто погиб в немецких траншеях или прямо перед ними, мы вынести к себе не могли никак. Писали похоронки «убит в боях» на всех солдат, только несколько раз пришлось отправить извещения - «пропал без вести». «Соглядатаи» стояли рядом. Учёт погибших вёлся плохо. К сожалению, это факт. Вот потому под Мгой лежат в торфе скелеты многих тысяч павших бойцов, семьи которых так и не узнали настоящей судьбы своих близких.

- Какие были потери в вашем батальоне?

После боёв периода сентября - октября 1941 года в полку оставалось всего примерно 400 человек из первоначального состава. Когда я принял батальон, в нём было 140 солдат и четыре командира. Нас часто пополняли «помаленьку», то моряков-балтийцев подбросят, то «маршевиков». Первое массированное пополнение мы получили, уже будучи на Волховском фронте. Пришло пополнение, составленное из сибиряков и уральцев. Прекрасные, достойные и смелые люди. После этого «людского вливания» в батальоне было 350 человек.