Я защищал Ленинград - Артем Драбкин

После войны все инвалиды проходили освидетельствование на медицинских комиссиях. Пришёл в военкомат за какой-то справкой для комиссии и заодно попросил выяснить судьбу наградного листа. Из Москвы пришёл ответ - «Документ в архиве не найден». Через двадцать с лишним лет, когда появился совет ветеранов дивизии, череповецкие школьники-поисковики нашли в архиве наши наградные листы. Меня вызвали к облвоенкому и вручили орден Отечественной войны первой степени.

А мои командиры рот войну не пережили, пали в боях, там же, в синявинских болотах.

- Дивизия вела бои в сложных, во всех аспектах, условиях. Голод, нехватка боеприпасов и одежды. Чем питались бойцы, как были одеты и вооружены?

Только две первые недели на фронте нас кормили сносно, по полной норме. Осенью сорок первого уже хлеба не было, выдавали сухари. В декабре мы просто голодали. Зимой получали по сто (!) грамм сухарей на человека и раз в день горячее питание - кашу или затируху. Иногда можно было увидеть в каше тонкий лоскуток мяса, значит, начпрод раздобыл несколько банок мясных консервов.

Для нас главным «лакомством» было мясо убитых или павших лошадей. Если где коня убило, так сразу делили на все роты по-честному.

Командиры доппайков не получали. Единственное отличие, что вначале нам выдавали папиросы, потом мы перешли на махорку, а вскоре и её не стало.

Спирта не было, согреться было нечем. В противогазных сумках были противоипритные пакеты, с ампулами, содержимым которых был порошок, сверху залитый спиртом. Наши умельцы научились перегонять этот «раствор» через противогазные фильтры, отделяя годный к употреблению спирт. За противогазами началась настоящая охота.

Голод некоторых лишал благоразумия. Пример: врываемся в немецкую траншею. Нужно сразу закрепляться или идти вперёд. Многие бойцы, с таким трудом преодолевшие смертельные метры нейтральной полосы, забывали о инстинкте самосохранения и начинали искать что-нибудь съестное на немецких позициях.

Немцы сразу заваливали нас минами и снарядами, закидывали гранатами, и тем, кому удалось уцелеть, приходилось отходить назад, в свои окопы.

Несколько раз выдавали по банке рыбных консервов на день на двоих вместо горячей еды.

По вопросу об обмундировании. Бойцы ходили в шинелях. Командирам выдали полушубки, слава богу, хоть не белого цвета. Маскировочных халатов было очень мало. Вот и воевали мерными мишенями на белом снегу.

Все позиции на болоте. То мороз ударит, то всё вокруг становится сырым, везде торфяная гниль. Торф осенью на болотах горит, дышать невозможно. Зимой идёт солдат, а у него с полы шинели сосульки свисают. Мёрзли мы жестоко. Некоторые снимали шинели с трупов и ходили в двух надетых на себя шинелях. Шапки-ушанки были у всех, валенок не хватало. И всё равно люди замерзали насмерть, морозы в январе были за тридцать градусов. Но я почти не помню случаев серьёзных болезней. Недаром говорят, что в экстремальных условиях организм себя мобилизует без остатка на выполнение определённой цели. Нашей задачей и целью было дожить до следующего утра. В те зимние дни никто далеко не загадывал и никто не рассуждал, как он в Германию ворвётся «на горячем боевом коне».

Вооружение в батальоне было обычным для того времени: винтовки, гранаты, четыре пулемёта Максима, взвод миномётов 50-мм. Советских автоматов ППШ не было, но почти все командиры ходили с трофейными немецкими автоматами. Я воевал с трофейным «парабеллумом», но в атаку ходил с немецким автоматом с примкнутым штыком или с нашей винтовкой.

Экономии патронов особой не было, мы старались, чтобы у каждого бойца было по пять запасных обойм к винтовке, тогда это считалось нормальным. Чего не хватало - брали у убитых. Их было великое множество... А со снарядами и минами был полный «швах». Дошло до того, что на полковой батарее оставалось по пять снарядов на орудие, и действовал строгий приказ: открывать артогонь только в случае танковой атаки.

Миномётная рота имела лимит расхода мин - десять в день на ствол.

Ничего. Главное - выстояли!..

- Что, по-вашему, помогало людям выстоять и выжить в таких условиях? Фанатичная преданность Родине или страх перед карательными органами? Были ли случаи трусости или малодушия или добровольной сдачи в плен? Насколько сильна была роль комсостава и комиссаров в цементировании обороны и в укреплении боевого духа солдат?

За полгода «моей» войны я помню всего два случая малодушия: одного дезертира и одного «самострела». Оба этих человека были расстреляны перед строем полка. Перебежчиков не было. Нам зачитывали приказ по фронту, что в случае сдачи в плен семьи предателей будут репрессированы.

Наверное, кого-то этот факт от измены сдерживал.

Возможно, во время атаки кто-то мог остаться во временно захваченной нами немецкой траншее и сдаться в плен. Но таких достоверных случаев я не припомню, зря не скажу.

Знаете, сама мысль, что немцы будут измываться надо мной в плену, была для меня невыносимой. В конце сентября сорок первого немецкие танки прорвались через наши позиции, и мы оказались в окружении. Нас в землянке было трое: командир стрелковой роты, солдат-связист и я. Танки встали в сорока метрах от нашей землянки. Мы решили умереть, но не сдаваться. Договорились взорвать себя гранатами вместе с немцами. Свои документы закопали в углу землянки, в надежде, что наши потом найдут их и узнают, как мы погибли. Взяли в руки по гранате и стали ждать, когда немецкая пехота ворвётся в землянку. До вечера их пехота не подошла, а с наступлением темноты мы пробрались к своим. Но выйти в той ситуации к немцам с поднятыми руками - даже на мгновение мысли такой не возникло!

По поводу репрессивных органов. У нас в полку даже не было своего «особиста». Особый отдел находился только в штабе дивизии, и когда кто-то из его «работников» приходил в батальон, то никогда не афишировал принадлежность к «особистам», просто представлялся, например, «старший лейтенант такой-то из штадива», и всё. Беседовал с кем-то из бойцов и спокойно удалялся. Никто нам в затылок из «чекистского маузера» не стрелял. Штрафных частей на Ленфронте, а потом на Волховском фронте я не помню. Возможно, они к тому времени уже были созданы.

Но для моего батальона каждый бой на рассвете был боем штрафников. Каждый день под утро идти на немецкие пулемёты по трупам своих товарищей. И мне каждый день надо было первым подниматься на бруствер и вести за собой людей в атаку.

Люди смерти не боялись, а «особистов» тем более.

По поводу комсостава и комиссаров и их роли на начальном периоде войны. Беседуя со своими товарищами-фронтовиками, я для себя открыл, что командиры сорок первого года и те офицеры и политработники, которые победоносно заканчивали войну в Берлине, очень сильно отличаются друг от друга по манере поведения и степени активного участия в боях.

Комсостав сорок первого года, по моему мнению, был ближе к простому солдату. И дело не в том, что на нас не было золотых погон, а у них уже была психология победителей.