Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов

Невозможно преувеличить то значение, которое имела «Дорога жизни» для Ленинграда и всего Ленинградского фронта. Нашего отца направили на этот участок, как только было принято решение о создании ледовой трассы. Он не был там в числе ведущих руководителей, но, тем не менее, всю жизнь гордился своим участием в этой выдающейся эпопее. Проявил себя он там хорошо, поскольку после этого был выдвинут на более высокую должность.

И до сего дня, бывая в Ленинграде, я обязательно посещаю те места, кладу цветы к полуторке, которая олицетворяет подвиг людей, спасших жизни сотен тысяч ленинградцев, в том числе мою жизнь и жизни моей мамы, братьев и сестры. Светлая вам память, матросы, солдаты, водители, строители «Дороги жизни». Пусть никогда не будет забыт ваш подвиг нашими потомками.

Общая обстановка в городе продолжала оставаться очень тяжелой. Основную массу людей голод и холод продолжали держать железной лапой.

Люди уже были настолько истощены и лишены сил, что даже прибавка продовольственных пайков не спасала положение. Голодная смерть продолжала беспощадно размахивать своей косой.

Самые мучительные мои воспоминания о блокаде относятся именно к страху голодной смерти. Здесь тесно взаимосвязаны страдания от голода и страх потерять от него здоровье и жизнь. Такой изуверский процесс воздействия на психику продолжался несколько месяцев изо дня в день. Я хорошо помню чувство страха, которое охватывало меня при виде моих младших братьев, которые на глазах угасали от голода. Не меньше угнетали картины, которые приходилось ежедневно видеть на улице и, прежде всего, в очередях.

Кругом были исхудавшие лица, ввалившиеся глаза и щеки, обострившиеся носы.

Я уже упоминал, какое тяжелое состояние охватило меня, когда я впервые увидел лежащего на тротуаре мужчину. То, что он умер от голода, было видно по всей его истощенной фигуре. Я как загипнотизированный смотрел на его изможденное лицо, присыпанное снегом, и нутром чувствовал, что и сам нахожусь недалеко от этого исхода. Весь ужас происходящего усиливался тем, что большинство еще живых людей находились в состоянии, близком к трагическому концу.

Именно в это время на улицах города в большом количестве появились люди, из последних сил тянувшие за собой санки с покойниками. В моей памяти наиболее сильным и печальным впечатлением от времени блокады остался обобщенный образ людей, везущих на санях покойников – своих родителей, детей или иных близких родственников, иногда в гробах, а чаще и без них, просто укутанных в какое-то тряпье.

Сами люди, везущие санки, а это, как правило, пожилые женщины, подростки, очень редко – старики, были олицетворением крайней скорби и несчастья. Несуразно одетые, вернее, замотанные в какое-то тряпье, с истощенными лицами, потухшими глазами. Чаще тянули санки вдвоем. В те дни я сам, истощенный голодом, и в силу моего малого возраста, не мог разумом понимать всей глубины и трагизма этих потерь. Но очень хорошо помню, что при виде очередной процессии в душе появлялась глубокая скорбь.

Однажды на улице я увидел двух девочек-подростков, которые медленно тащили санки, на которых лежало завернутое в какие-то тряпки тело, вероятно, их матери. Это была жуткая картина. Девочки шли очень вяло, не плакали, их безучастные лица выражали полнейшую безнадежность. Было видно, что со смертью матери они потеряли всякую надежду на спасение. И вдруг мое сердце опалило ужасом возможной потери своей матери. Я прекрасно понимал, что все наши пять детских маленьких душ еще живы в этом ужасном мире только потому, что с нами наша Мама. А ведь после рождения дочери мама очень плохо себя чувствовала, и при этом ей, ослабленной голодом и родами, еще приходилось кормить дочь грудью.

После этого случая я начал страшно бояться за маму и готов был из последних сил во всем ей помогать. Только бы она была жива. Страх потери матери преследовал меня, он отступал только перед страданием от голода, которое занимало все душевное пространство.

В моей детской голове постоянно возникали вопросы: за что и почему нам, безвинным людям, в том числе детям, уготована такая страшная участь? Почему это происходит? Кто виноват во всем этом?

Конечно, вина фашистов была очевидна. Но почему они получили такую возможность мучить наших людей? Однажды попробовал заговорить на эту тему с отцом, но он сурово оборвал меня, сказав, что время для таких разговоров еще не пришло.

Видимо, возможности психики к привыканию к страхам и потерям у каждого человека различны, но в общем довольно значительны. Существуют также границы допустимого сопереживания к гибели близких, к гробам на улицах и прочим ежедневно окружающим ужасам.

Одним словом, на каком-то этапе приходит привыкание ко всему этому в виде апатии, и, как ни тяжело об этом говорить, даже какого-то безразличия.

Эта страшная зима запомнилась еще и тем, что фашисты усилили артиллерийские обстрелы города. Обстрелы Ленинграда стали просто-таки рутинным делом. Ежедневно, в четко установленное время, фашистские злодеи начинали посылать на город смертоносные снаряды.

Каждым из этих снарядов мог быть убит или покалечен любой житель города. Опасность была абсолютно реальной. На улицах города, в том числе и на нашей, были надписи «эта сторона улицы наиболее опасна при обстреле».

Но если о возможной бомбежке предупреждали сирены и люди успевали спрятаться в бомбоубежище, то время начала и место артобстрела было абсолютно непредсказуемым. Поэтому смерть от обстрелов приходила всегда неожиданно.

Наш дом был расположен совсем недалеко от Смольного, поэтому район обстреливался наиболее часто. Однажды в соседний с нами большой дом попал крупнокалиберный снаряд. Сразу завыли сирены, промчались машины скорой помощи. Мне захотелось узнать, что там произошло. Спросив у мамы разрешения, я побежал к месту падения снаряда. Там еще стояло оцепление и посторонних не пускали. Но общая картина была ясна. Снаряд попал в самый центр дома и был, видимо, таким мощным, что середины дома как бы вообще не осталось. Торчали только боковые крылья. Кругом был хаос, беспорядочное сплетение плит, конструкций, труб. Откуда-то хлестала вода. Среди разбитых стен было видно много разной домашней мебели и утвари. Запомнилось, что на самом верху левого крыла качалась на ветру детская коляска. По развалинам лазили пожарные, спасатели, саперы, искали уцелевших под развалинами людей.

Ужасные картины, сопровождавшие попадание снаряда в жилой дом, повторялись в разных концах города практически ежедневно, вплоть до полного разгрома блокады.

Ленинградцам приходилось каждый день и каждую ночь испытывать муки ожидания такой возможной участи, когда слепая десница смерти настигнет тебя и твоих близких. Только разум помогал преодолевать страх перед этой напастью. Скоро мы по звуку полета снаряда научились определять, куда примерно он летит. Помогала снизить страх перед обстрелами широко распространенная среди людей вера в судьбу, осознание того, что вероятность попадания снаряда именно в твой дом относительно невелика. В ходу были поговорки типа «чему быть, того не миновать», «двум смертям не бывать, а одной не миновать». Не погружаясь в мир мистики, полагаю, что в этом случае налицо естественное стремление людей на подсознательном уровне найти себе какую-то защиту. К весне артобстрелы даже стали вызывать у людей определенный интерес, поскольку немцам начала более активно отвечать наша артиллерия. Особенно отличались силой своих ударов орудия фортов Кронштадта. Временами шли настоящие дуэли.