Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов

Муж на фронте. В незнакомом городе, не имея ни родных, ни близких, с четырьмя маленькими детьми, беременной на пятом месяце, в каком-то мало приспособленном для жизни помещении.

Нет ни запасов еды, ни вещей, практически никаких денежных средств. Тяжелая беременность, и в самый сложный период блокады, в голод и холод – рождение пятого ребенка. В одной темной, холодной, закопченной комнатушке вместе с новорожденной дочерью, с другими детьми.

Как вспомню этот постоянный детский плач, пеленания и подмывания на холоде, кормление грудью голодающей мамой своего новорожденного ребенка – даже сегодня от всего этого становится не по себе. Матери пришлось вести каждодневную и ежечасную борьбу за сохранение наших жизней и нашего разума. Ведь детская психика могла просто не выдержать таких ужасов. Трудно даже представить, сколько она проявила в этом мужества, стойкости, выдумки, настойчивости, инициативы. Результат налицо – она всех нас спасла. Она любила всех нас, очень жалела каждого. Но меня она как-то выделяла. Я был ее первенцем и оказался в силу сложившихся обстоятельств ее главной опорой и поддержкой в это страшное время. Представляю ее тревогу, когда она вынуждена была отправлять меня в очередную экспедицию за хлебом, водой, топливом. О ее чувствах и переживаниях я только догадывался по той радости, с которой она встречала меня, когда я возвращался домой, да по блеску ее глаз.

Жизнь не дала ей возможности получить хорошее образование. Но крепкий характер, природная стойкость, любовь к детям позволили ей в то время справиться с такой сложнейшей задачей сохранения семьи, которая оказалась непосильной многим другим, находящимся в несравнимо лучшем по сравнению с нашим положением.

Однажды, спустя много лет после этих событий, приехав в отпуск, я попросил маму ответить на несколько вопросов, на которые давно хотел получить от нее ответы. Мама не сразу пошла на разговор, она вообще была малоразговорчивой.

Но, потом, подумав, согласилась:

– Ну что же, задавай свои вопросы.

Мы с ней сели рядышком, вдвоем, без свидетелей, за кухонным столом. Я спросил у нее:

– Почему, когда только наметилась угроза над Ленинградом, ты сразу не увезла нас в эвакуацию? А когда блокада стала фактом, когда начал наступать голод, на что ты рассчитывала, каким образом собиралась выживать с такой многочисленной семьей, такими крошечными детьми, да еще беременной? Что ты чувствовала, когда мы начали по-настоящему голодать? Каковы были твои ощущения, когда ты отправляла меня одного с карточками за хлебом, с тяжелыми санками на Неву за водой, с топориком по глухим развалинам искать топливо для печки?

Я понимал, что вопросы были не простые и предупредил, что спрашиваю не от обиды, а из желания лучше понять и прочувствовать ее переживания.

Мама долго молчала, думала, а потом, собравшись с мыслями ответила:

– Буду говорить не по порядку. Ты знаешь, сынок, что с тобой меня связывают не только кровная связь, но и самые трудные испытания, которые мне пришлось пережить в своей жизни, как в годы войны, так после нее. Поэтому то, что я была вынуждена отправлять тебя одного, голодного, маленького, тощего во враждебный холодный мир, было для меня, моей души и совести самым тяжелым испытанием. Ты знаешь, что у меня просто не было другого выхода. Я не могла идти в мороз и холод с новорожденным ребенком на руках. Однако то, что я вынуждена была отправлять туда тебя, до сих пор лежит камнем на моей душе. Никто не знает, каких душевных сил и переживаний стоило мне ожидание тебя, как я каждый раз молила судьбу, чтобы она сохранила тебя. Если бы тогда с тобой случилось что-то плохое, могу точно сказать, что я бы этого не пережила. Я просто не смогла бы жить после этого. Как бы это произошло на деле, сказать сейчас не могу. Однако судьба и провидение хранили тебя и всех нас. В той дикой обстановке, в которой мы тогда оказались, огоньки жизни всей нашей семьи зависели во многом от тебя, хотя тебе тогда было всего 9 лет. Такая судьба не каждому выпадает. Сейчас в этом я вижу какой-то промысел твоей жизни. Учти и гордись этим. Почему я не стала эвакуироваться из Ленинграда, когда еще была такая возможность, то есть до середины августа 1941 года?

Когда мы приехали из Шувалова в Ленинград, я сразу увидела всю серьезность обстановки, это впечатление усилилось после посещения штаба округа. Однако в душе я, как и большинство ленинградцев, в те дни не верила, что фашисты дойдут до Ленинграда, тем более так быстро.

И уж, конечно, никто и представить себе не мог, что город будет окружен блокадным кольцом. А когда это случилось, было уже поздно.

Не скрою, что еще в конце июля, увидев многочисленность нашей семьи, мне предлагали в домоуправлении эвакуироваться, но я отказалась.

Причин моего решения было несколько. В то время в Ленинграде мы получали хотя и очень скромные, но тем не менее продовольственные пайки. Здесь же, недалеко, на Ленинградском фронте, воевал отец. Он знал, где мы живем, и я была уверена, что, если он останется жив, то обязательно найдет нас. А что нас ждало в эвакуации, представить было трудно. Скажу больше – мне было страшно, будучи беременной на последних месяцах, ехать неизвестно куда с четырьмя малышами. Я ведь не могла уже поднимать ничего тяжелого, поэтому мы не смогли бы взять с собой никаких вещей. Кроме того, вокруг уже шли бои, немцы бомбили поезда. А больше всего на свете я боялась вас потерять. Если бы я в своем положении заболела в пути, вы могли бы погибнуть, или попали бы в разные детские дома и мы потерялись бы навсегда.

Было еще одно очень важное обстоятельство. Ты знаешь, что я человек неверующий. Но здесь, в Ленинграде, с началом войны, особенно после того, как без вести пропал отец, мною овладело какое-то мистическое чувство. Отсюда мое тогдашнее увлечение гаданием на картах. Одним словом, я прониклась глубоким убеждением, что ваш отец останется жив и что он вернется к нам. Его возвращение давало нам шанс выжить в этой страшной трагедии. Как ты знаешь, мое предчувствие не обмануло меня. Вот такие причины позволили мне принять решение остаться в Ленинграде и этим спасти всю семью.

И, наконец, что я чувствовала, когда видела, что мои дети угасают на глазах? Как любая мать, я ощущала глубокое отчаяние и безысходность. Я видела, что вокруг все люди были в подобном положении, но мне от этого было не легче. Я постоянно искала возможность как-то облегчить ваше положение. Однажды пошла просить помощи к начальнику военного училища, но там как раз на моих глазах выносили на носилках совершенно обессилевших от голода курсантов. Стало понятно, что здесь надеяться не на что. Невыносимо было видеть ваши глаза, когда я возвращалась домой ни с чем. Мне оставалось только верить в судьбу и любить вас до конца своих дней. Вот что я могу сказать в ответ на твои вопросы. Даже сегодня, спустя многие десятилетия, мне трудно вспоминать о тех днях.

Этот разговор состоялся у нас с мамой в 1982 году.

Март 1942 года запомнился мне некоторым оживлением жизни. Стало понемногу теплеть, временами появилась капель. И вот однажды в нашу обитель пришла комиссия – три женщины и один милиционер. Посмотрели на наш «кагал» и начали изумляться, качая головами, как же мы в такой тесноте живем! Мама ответила: