Признание в любви - Борис Гриненко

Горький вспоминал, что слёзы потекли ручьём, остановить не мог никак. И не только он. «Всё, всё прошло, и навсегда». Ничего более прекрасного в жизни он не слышал.

Стояли мы с Ирой у грота, смотрели на море, вспоминали Горького. О чём он тогда думал, с кем прощался? Жил в то время с Андреевой, была любовь. У нас светлые облачка уходили за спину, впереди яркая дорожка. Солнце направлялось по ней к закату. До горизонта ему совсем не далеко, а мне? От ярких отблесков приходилось щуриться, спокойные волны ложились к нашим ногам, они несли радость прошедших и уверены – будущих лет. Ирочка украдкой вздохнула, прижалась ко мне. Она не хочет знать, что когда-нибудь придут к ней волны памяти. Треплю по голове, выметаю непрошенные мысли.

У нас было своё вдохновение, в удивительном месте.

Венеция. Город с первого дня мы приняли, как старого знакомого, открывшегося по-новому. Сто лет назад Пастернак «ходил на свидание с куском застроенного пространства, точно с живой личностью». И мы ходим, скорее – танцуем, потому что чередой палаццо, будто нотами, написано скерцо. Голова кружится, острова, как влюблённые, обнялись мостами. Кружат и голубиные стаи, всюду приветливые лица. Не зря ведь многие надевали карнавальные маски только на глаза – чтобы было видно улыбку. Венеция и без карнавала – праздник.

Церковь, картина Беллини «Мадонна с Младенцем и святыми». Святые смотрят отрешённо, мимо нас, вдаль, Ира – на меня. Соображаю, о чём она думает и что хочет, соглашаюсь: «Это недалеко». На Сан-Микеле должно было бы быть грустно, остров упокоения, именно так его назвал Дягилев. Но у нас другое чувство – гордость за соотечественников, их здесь чтут. К Дягилеву присоединились Стравинский и Бродский, поменявший своё решение насчёт Васильевского острова. На могилах цветы от разных стран. Положили и мы от России и от себя.

Площади и дворцы, каналы и мосты. Устали ноги, но душа поёт. Неширокий канал, облокотились на парапет передохнуть, внизу гондола, ступени к воде. Гондольер приятно напевает для себя неаполитанское, у него музыкальное сопровождение, магнитофон. Ира начала тихонько подпевать, эти мелодии у неё с юности. Гондольер предлагает: спускайтесь, споём вместе и покатаемся. Мы переглянулись, спустились и поплыли. Зазвучало «Солнце моё». Ира запела тихо, потом громче и громче. Всё, что прочувствовано за день, стало растекаться по воде. Хочется крикнуть: «Тихо!», – чтобы не помешали. Но вокруг и так тишина. Только её голос.

Это подарок, для меня, – таких ещё не получал. Говорят, что «мир даётся нам в наших ощущениях» – дали. За что мне так много? До слёз … от счастья. Пела душа, гондольер подождал куплет, боясь спугнуть, и присоединился вторым голосом, хотя женщинам в Италии неаполитанские песни петь не полагается.

Народ, собравшийся на набережной, хлопал. Какие яркие краски, краски жизни. Они украшают, радуют. А сама жизнь – вот она, рядом, – улыбается мне. Краски нужны, когда есть, что украшать.

Гондольер доставил нас до гостиницы, уговаривал на завтра. Соседи, с которыми ехали в автобусе, оказались на набережной и потом допытывались:

– Почему вы с нами не пели?

– У меня свой, любимый слушатель, это – главное.

* * *

Вечером шли мы по дороге надежды весело и уверенно. Ира не говорит, что другой нет. Маленькая победа над собой, над болезнью. Снегирь нас ждал. Закрутился на веточке и запищал, и запиликал.

11 января. Звоним в клинику Петрова. Профессор отдыхает. Ничего страшного, сказали же.

13 января. Начинает побаливать ранее здоровая нога. Вызываем врача, назначает таблетки. Не помогает. – «Проверяйте сосуды».

Вызываем на дом с аппаратурой: сосуды ни при чём, выписывает другие таблетки. Не помогает. – «Вызывайте невролога».

Назначает новые таблетки. Круглосуточный круговорот: врачи – лекарства – аптека. Добегаю до неё ночью за 5 минут. Ира умудряется пошутить: «Врачи заботятся, чтобы не забывали Блока: „Ночь, улица, фонарь, аптека“».

Становится хуже, сон – проблема. На мой наплевать, а ей необходим, иначе показатели крови не позволят оперировать. Вызываем врача. Выписывают анальгетики.

Профессора нет и нет. Ничто не тянется так долго, как ожидание спасения.

19 января.

Появился. Можно ехать в НИМЦ. Боль не даёт сидеть. Заказали перевозку. Это машина, в которой можно возить лёжа. В лифт носилки не помещаются. Лестница не рассчитана на их перемещение с больным. Дома вначале помещают в кресло, для чего нужен один здоровый, в смысле сильный, человек, или двое послабее. Хорошо, что я могу сам. Санитар приходит с креслом. Сажаю Иру, вывожу на улицу, из кресла переношу на каталку, потому что на кресле в машину не въехать. Не предусмотрено. В машине из каталки больного нужно переместить на лежачее место. Как, если высота у них разная? У носилок два положения: либо высоко, либо у самой земли. Создаётся впечатление, что машина предназначена для перевозки старых вещей, которые не жалко выбросить. Осторожно перекладываю. Отдельное спасибо конструкторам, чтобы у них руки отсохли. XXI век, люди по Луне ходят, правда, не наши – другие. Поэтому наши и не ходят, что такие конструкторы.

В машине Ира силится улыбнуться: «Не переживай, всё будет хорошо».

Приезжаем в Петрова, уговорил взять кровь на анализы прямо на носилках, сам побежал оформлять повторную госпитализацию. На лифте поднимаемся в знакомое отделение. Приходит профессор, бодрый, отдохнувший, и останавливается, похоже, у него нет слов, даже запинается:

– Зачем… зачем вы в таком виде приехали?

– Лечиться. Мы делали всё, точно по вашим указаниям. Вот результат. Не можем ходить.

Помещают в четырёхместную палату. Первые рабочие для клиники дни, народ ещё не поступил. Не спрашивая разрешения остаюсь ночевать. Часто встаю ночью, натираю мазью ноги – боль спадает, но не отпускает, – теперь уже обе. Сижу рядом, пока не задремлет (или сделает вид, что уснула).

Новое МРТ, и тут всё рассчитано на здоровых людей. Дороги внутри здания нет. На инвалидном кресле везу дворами – сугробы, кочки. Потом лестница, небольшая, но витая, сделана, как раньше в башнях, чтобы было легче отбиваться от нападающих. В данном случае государство отбивается на ранних подступах от больных, может, кто не доберётся – оно и к лучшему. Повезло, что невысоко.

На ногу не наступить, жуткая боль. Гримаса на лице, молчит. Моя поддержка на чёртовой лестнице, потом обратно. Профессор ошибся, обещая, что ничего не произойдёт, и отложил операцию – всё не так, образовалась конгломерация в нижней части позвоночника, в том числе перелом четвёртого позвонка, отсюда и сильнейшая боль. Ничего этого не было, когда смотрели при первом поступлении.