Женщины Парижа - Летиция Коломбани

Там целых семьсот сорок три номера.

Семьсот сорок три комнаты для спасения семисот сорока трех жизней!

«Я хочу задать каждому из вас вопрос, – рокотала она, – неужели мы откажем этим женщинам в том, в чем не в состоянии отказать самим себе и своим семьям? Неужели мы будем спокойно смотреть в глаза матери, вынужденной сражаться с нищетой в одиночку и продавать свое тело, чтобы прокормить своего ребенка, вместо того чтобы всегда держать его за руку?»

Альбен, присутствовавший на всех собраниях, был тронут и горд речами жены. В Бланш словно вселился сам дух вдохновения, сильный и нежный, а иногда пронзительный и резкий, словно удар бича. Сила ее красноречия была неиссякаема. Послушать ее, так можно было не сомневаться, что, сложись ее жизнь по-другому, из нее вышел бы блестящий адвокат. Все, что для этого требовалось, у нее имелось.

Она не боялась смотреть поверх голов. «Ее интересуют только Луна да звезды!» – говорили о ней коллеги по Армии. И вот та, которая исхаживала много лет самые грязные, самые злачные места, начиная свой путь, теперь была вхожа в высокие и престижные круги. Но в ней не появилось ни грамма тщеславия. Она рассматривала как неизбежную дань все эти церемонии и праздники, на которые ее приглашали. Единственное, что имело значение, – дело, ради которого она туда приходила.

Да и общественное мнение начало меняться в лучшую сторону. Двадцать четвертого апреля в большом амфитеатре Сорбонны перед аудиторией в две тысячи пятьсот человек сам министр труда и гигиены от имени нации приветствовал начинание Пейронов. «…После стольких лет забвения, неблагодарности и неприятия я хочу поздравить этих начинателей титанического труда, чья поистине братская борьба создает будущее нашего общества». Эти слова стали поворотным моментом в истории Армии спасения. Они были не просто «бальзамом на душу», они стали реабилитацией, официальным признанием ее деятельности. «Вместо „Интернационала нищеты“ мы услышали новый „Интернационал Сердца“. Дерево познается по его плодам. Эти плоды – великолепны. Дерево, приносящее такие плоды, не может быть дурным. Армия спасения заслуживает не просто интереса, она заслуживает самой действенной помощи», – заключил министр. С глубоким волнением Бланш припоминала потоки насмешек и оскорблений, которые обрушивались на салютистов в самом начале их движения. Те, кого побивали камнями, забрасывали тухлыми яйцами и дохлыми крысами, сегодня поднялись на высшую ступень пьедестала почета, их чествовали, ставили в пример. Но, далекая от того, чтобы опьянеть от обилия слов и внезапной славы, Бланш понимала одно – дело не терпит отлагательства и должно быть завершено как можно скорее.

Темпы сборов все возрастали. Очень скоро был собран их первый миллион. Бланш была этим очень довольна, однако голову сохраняла холодной. Недоставало весьма значительной суммы.

Эпопея Дворца только начиналась.

Париж, наши дни

Некоторые запросы клиенток, надо честно признаться, ставили Солен в тупик.

В один из четвергов, в послеобеденное время, когда она только что устроилась за своим столом в большом фойе, к ней обратилась молодая женщина, с которой ей прежде не доводилось общаться. Они иногда виделись с ней во время занятий танцами. Грациозная, с тонкой талией, Айрис была обладательницей нежного личика с тонкими чертами и длинными ресницами. Мягким голоском она сообщила, что род ее обращения совсем особенный; она не хотела бы обсуждать это в общественном месте и просит Солен подняться с ней в ее комнату, расположенную на шестом этаже. Там они смогут поговорить без посторонних ушей. Солен растерялась. Раньше ей никогда не приходилось исполнять свои обязанности в частных жилищах Дворца. Ведь пройти в студию обитательницы приюта значило бы пересечь некий барьер, нарушить ее личное пространство. Предложение Айрис вызвало у нее сомнение. Она постаралась объяснить, что не сможет выполнить ее просьбу, ведь ее дежурство происходит в определенном месте. Однако она пообещала девушке полную конфиденциальность. Ничто из того, о чем она собирается ей сообщить, ни при каких обстоятельствах не станет достоянием остальных.

Айрис выглядела разочарованной. Прежде чем уйти, она нежным голосом ответила, что все прекрасно понимает, явно опечаленная. Солен все-таки встала и попыталась ее остановить. Она не хотела ее так отпускать. В конце концов, сегодня почти нет очереди… Она согласилась подняться к ней в качестве исключения, однако предупредила, что пробудет там недолго. Солен не собиралась создавать прецедент. И потом, женщины уже привыкли, что она находится на своем рабочем месте, внизу, и ей не хотелось, чтобы те думали, будто она отсутствует или ушла раньше положенного.

Айрис повела ее в направлении большой лестницы, она никогда не пользуется лифтом, сказала она, потому что у нее клаустрофобия.

Подняться на шестой – это, конечно, не сеанс зумбы, но, по крайней мере, несколько потраченных килокалорий. Немного физических упражнений никогда не помешает, добавила она. «Если ты живешь в приюте, это еще не значит, что не стоит следить за своей внешностью».

Они попали в бесконечный коридор с множеством дверей. Солен с любопытством смотрела на таблички, на которых были написаны имена или цитаты. Они остановились перед одной из дверей, на табличке была выгравирована целая поговорка: «Мы вовсе не столь несчастны, как полагаем, и не столь счастливы, как когда-то надеялись». И подпись: Франсуа де Ларошфуко. Любопытный выбор для подобного места, подумала Солен.

Айрис достала карту и открыла дверь, за которой обнаружилась маленькая, но тщательно убранная квартира. Глазам Солен открылись одноместная кровать, единственное окно, выходившее во внутренний дворик, крохотная кухонька. Здесь есть еще душевая и туалет, уточнила Айрис. Все, что нужно для жизни, помещалось на нескольких квадратных метрах. Девушка уверила, что узенькая квартира-студия ее вполне устраивает. И даже процитировала Вирджинию Вулф: «Впервые в жизни у меня появилась собственная комната». Солен была удивлена литературными познаниями хозяйки. На что Айрис весело улыбнулась: «Если ты живешь в приюте, это еще не значит, что ты недостаточно образован».

Один – ноль в ее пользу.

Предложив Солен взять единственный стул, Айрис села на кровать. Прежде чем начать разговор, она немного помедлила. Она нуждается в совете насчет очень личного письма. Если точнее – любовного признания.

Любовного признания человеку, который работает во Дворце.

Солен ничего не сказала. Она была заинтригована, да, но не показала виду. Она решила послушать, что ей сообщит Айрис.

Прежде чем перейти к сути, Айрис захотела немного рассказать о себе. Айрис – вовсе не то имя, которое ей было дано при рождении. В другой жизни ее звали Луисом. Разница всего в несколько букв, и совсем небольшое изменение в плане гражданского состояния. Но для нее (прежнего Луиса) это был огромный шаг. И страшный стыд для родителей. Рожденный от отца-мексиканца и матери-филиппинки – не правда ли, любопытная смесь, призналась она не без юмора, – Луис был никем не понятым, самым несчастным подростком на свете, мучимым демонами. Изгнанный из семьи только потому, что он не такой, как все, Луис решил пойти до конца в достижении своей подлинной идентичности. Путь к ней оказался долгим и мучительным, он прошел через множество ночлежек и временных приютов, время от времени находя самую низкоквалифицированную и малооплачиваемую работу, прошел через попытки самоубийства, о чем свидетельствовали шрамы на запястьях. Будущей Айрис пришлось познать и жестокость, и занятия проституцией. Катясь вниз, она дошла до самого дна. А уж когда ты на дне, тебе остается только одно – подниматься.