Плод чужого воображения - Инна Бачинская

– Не случайно!

– Согласен. – Монах задумался. Потом сказал невпопад: – Завтра возвращается из вояжа вечерняя утка…

– Кто возвращается? – не понял Доктор.

– Золотое перо, давал мастер-класс в европах. Алексей Генрихович Добродеев, вы должны знать, из «Лошади», спец по жареным уткам. Пишет под псевдонимом Лео Глюк.

«Вечерней лошадью» назывался местный бульварный листок со сплетнями, слухами, объявлениями купли-продажи, а также непроверенными фактами из криминальных хроник.

– Кстати, прочитал тут недавно…

– Ваш друг! – перебил Доктор. – Помню, как же. И что?

– Что? Ну как же… он вхож в кулуары, так сказать. У него там все схвачено. – Монах постукал пальцем по столу. – Кроме того, он член детективного клуба любителей пива… э-э-э… больших и красивых. В смысле, мы оба. Вот мы его и возьмем за жабры!

– За жабры?

– Ну! Хотите, примем вас тоже? В клуб?

– А любителям коньяка можно? Я как-то не очень… пиво. И совсем не красивый.

– И не толстый. А мы в виде исключения. Как?

– Согласен! Вы сказали «кстати»! – вспомнил Доктор. – Что именно?

– Я так сказал? – удивился Монах. – В каком… э-э-э… контексте?

– Про жареную утку.

– А! Да. «Утка» по-немецки «энте»…

– И?..

– А на латыни жареная утка «нон тестатум». То бишь, опять «эн те». Так как-то.

– Вы уверены, Олег? – озадачился Доктор. – По-моему, это значит что-то вроде «не проверено».

– Именно! – Монах поднял указательный палец. – Утка в смысле непроверенная газетная брехня. Немцы, хитрюги, придумали. Чуть материалец подгорает, раз – и пометочку «н.т.» Мол, наша хата с краю, мы люди маленькие, было ли, не было… хрен знает! Не проверено, и все дела.

– Ага! – покивал Доктор. – Умно. Очень умно. Способный все-таки народ.

– А то.

…Далее разговор принял еще более сюрреалистичный характер, и особого интереса для читателей не представляет.

Было уже три утра; луна давно закатилась и в природе наметились невнятные ранние сумерки, когда Монах наконец тяжело поднялся и помог подняться Владимиру Семеновичу. Приговаривая: «А теперь, господа, пожалте спатиньки!», он не торопясь доставил того в спальню, бережно уложил на деревянную кровать и укрыл пледом. После чего побрел в гостиную и повалился на диван…

…Позднее утро встретило Монаха на краю рощи, где произошло убийство. Ему хотелось самолично осмотреть место преступления.

Он вступил в жидковатую березовую рощу, изрезанную складками и оврагами, обильно поросшую подшерстком из лещины, терновника и кустов крапивы, сквозь которые прорастали стрелы цветущего розовыми кистями кипрейника и наивные ромашки. Место это оставляло неприятное чувство заброшенности и оскверненности; здесь было полно пластиковых бутылок, битого кирпича и стекла – окрестный люд, не стесняясь, избавлялся от мусора, да и заезжая «босота» чувствовала себя как дома – тут и там попадались следы ее стоянок.

Монах не торопясь шел узкой тропинкой к центру рощи, осматриваясь и отмечая рельефы, и вдруг вздрогнул, завидев впереди неподвижную женскую фигуру. Он не сразу узнал в ней Зину.

Она обернулась на шум, уставилась испуганно.

– Доброе утро, – сказал Монах. – Не бойтесь, Зина. Меня зовут Олег, я был у вас вчера…

– Да, да, я помню. Вот, пришла… – Она не смотрела на него и даже отступила слегка, оглянувшись, и Монах подумал, что она его боится. Что неудивительно – гиблое безлюдное место, давешнее убийство…

– Это там. – Он махнул рукой в сторону оврага. – Сразу не найдешь. Пойдемте.

Она кивнула…

Они стояли на краю оврага, заросшего лещиной и терновником; до них снизу доносился легкий плеск воды.

– Там ручей? – спросила она.

– Родник и маленькое озерцо. Хотите спуститься? – Он протянул ей руку.

Она, поколебавшись, протянула в ответ свою. Ее рука была маленькой и холодной. Они стали спускаться, следуя дорожке из примятых веток. Монах впереди, Зина следом. Он подумал, что, возможно, здесь спускается «босота», чтобы набрать воды, и здесь же стащили вниз убитую женщину.

Они достигли дна. Плеск воды стал явственнее, почва была влажной и болотистой. Он почувствовал, что Зина судорожно сжала его руку, и оглянулся. Она напряженно смотрела на крохотное озерцо с истоптанными краями, на обломанные сочные стебли дудника и крапивы. Здесь пронзительно пахло сыростью и растоптанной зеленью, было очень тихо и тянуло холодком от родника. Место, где лежала Иричка, было еще заметно, хотя трава уже поднялась; еще день-два, и от вмятины не останется и следа.

Они стояли молча. Зина заплакала, закрыв лицо руками. Монах позволил себе приобнять ее за плечи.

– Я не знаю, как мне теперь жить… – пробормотала она.

– Все проходит, – сказал Монах после короткой паузы. – Время сглаживает все…

– Она была плохим человеком, она часто обижала меня, издевалась над Денисом…

– Почему вы жили вместе?

– Она не отпускала меня! Она… Вы не понимаете! Собственница! Все делали то, что она хотела… Я не могла! Она говорила, что я неприспособленная, не смогу одна… Я много болела, еще в детстве, поздно стала ходить. Мама кричала, что не выдержит больше, что я ее бремя… Ира старше на три года, любимая, красивая… Я ненавидела себя, понимаете? – Последние слова она почти выкрикнула.

– Старше?

– Старше. Никто не верит. Я старуха по сравнению с ней. Ничтожная, жалкая, некрасивая…

– Жизнь продолжается… – Монах не знал хорошенько, что сказать. Он не был готов к исповеди.

– Почему она, а не я? Это я должна была здесь… – Она ткнула рукой в озерцо. – Понимаете? Я бесполезная, а она… королева! Почему?

Она смотрела ему в глаза, ожидая ответа, и ему захотелось встряхнуть ее и закричать: – Прекрати себя жалеть, черт бы тебя подрал! Всем плохо! Нечего распускать сопли! Сейчас речь не о тебе!

Он понимал ее, но она безмерно его раздражала, как все жалкие и никчемные люди, неспособные на поступок, нуждающиеся в костылях, плечах и жилетках, готовые сносить унижения и оскорбления, лишь бы ничего не менять. А нагрубить в ответ? А дать в морду? А повернуться и уйти? Слабо? Ремесло в руках… в чем проблема? В глубине души он понимал, что не прав, она сломана еще в детстве, и ей, как слабому растению, нужна подпорка… И ничего уж тут не поделаешь.

– Никто не знает, почему кто-то уходит, а кто-то остается… – пробормотал он запоздало. – Судьба. Не стоит спрашивать, почему она, вашей вины тут нет…

Господи, ну что ей еще сказать? А ведь ждет утешения, уже чувствует в нем подпорку, пусть даже бессознательно… Вьюнок.