Комбат по прозвищу Снежный Лис - Владимир Першанин

Он не ошибся. Опытный сержант Пименов пронёсся рядом, а пулемётная очередь прошла над головой. Наводчик и ездовой бежали вместе, изредка оглядываясь. Опустел диск пулемёта, но Никита Пименов, потерявший на войне брата, не снижая скорости, догонял бегущих.

Раздались один и второй удары. Захлебываясь, кричал ездовой с раздавленными ногами. Почему эти звери не пощадили его, ведь он поднял руки?

Ездовой забыл, как прошлым летом, конвоируя пленных, он добивал из карабина ослабевших, раненых красноармейцев. Он был охотником и стрелял хорошо.

Это нравилось обер-фельдфебелю, старшему конвоя. Иногда ездовой выцеливал человека, похожего на еврея, или пленного со споротыми петлицами. Это мог быть русский офицер. Трупы оставались на пыльной обочине, а фельдфебель угощал ездового сигаретой.

Такая старательность помогала сохранить своё место и не попасть на фронт, под русские снаряды. Но, господи, как плохо всё кончилось. Ездовой уже не чувствовал боли, деревенело тело, а звать на помощь было бесполезно. По щекам текли, замерзая, слёзы, жизнь покидала его.

Комбат Шестаков перезарядил пулемёт. Вокруг расстилалась заснеженная равнина, темнели тела на снегу. Он разглядел несколько человек с поднятыми руками и сказал Пименову:

— Давай к ним, да не гони так сильно — распугаешь. А нам языки нужны.

Офицер-артиллерист, кое-как перевязав смятую руку, шагал, уходя всё дальше от места гибели своего отряда. Он сумел взвести парабеллум и отпугнул выстрелом пару волков, увязавшихся следом.

Но шагать становилось всё труднее. Во рту горчило от выкуренных сигарет. Осторожно ощупав сломанную руку, артиллерист понял, что началось воспаление. Плечо опухло, шинель врезалась в тело. Боль отдавалась толчками при каждом шаге. Лишь мысль о семье и детях заставляла его упорно идти дальше, хотя офицер уже не видел ориентиров и брёл по кругу.

Он участвовал в захвате Польши, торжественным маршем проходил со своими солдатами через Париж. В России пришлось не сладко, но русские отступали, терпели поражения. Казалось, что победа близка, но Сталинград всё перевернул.

Жизнь капитана-артиллериста, как и жизни десятков тысяч солдат и офицеров Шестой армии Паулюса, закончилась в заснеженной степи под Сталинградом. Тяжёлая рана и мороз забрали последние силы. Немецкий офицер умер у погасшего костра, закутавшись в прожженную шинель.

Спустя месяц на его объеденное хищниками тело наткнулись местные крестьяне. Кое-как стянули с ног изгрызанные сапоги и прихватили пистолет. Документы, письма, фотографии затолкали в снег. Если уцелеют до весны, то кому надо подберут.

Полтора десятка человек взяли в ту ночь в плен. Старшина Черняк накормил их горячей жидкой кашей с сахаром. Фельдшер Яценко запретил давать хлеб или другую твёрдую пищу.

— Кишки не выдержат, — пояснил он. — Все оголодавшие, непонятно, как сюда дошли.

— Боятся, что в Сибири их всех заморозят, — сказал Василий Дарькин.

— У них и так руки-ноги поморожены. Эвакуировать срочно надо.

Несколько человек допросили. Унтер-офицер со впалыми щеками и клочьями отмирающей кожи на лице рассказал, что Паулюс и его армия получили из Берлина категорический приказ сражаться до конца.

— Ну и как, сражаются? — спросил комбат Шестаков.

— А куда нам деваться? За невыполнение приказа расстреливают на месте.

— Вы всё ещё верите в благополучный исход?

— Многие верят и дерутся упорно. Если 6-я армия прекратит сопротивление, рухнет весь южный участок фронта. Тогда вас не остановить.

— Вы и так нас не остановите, — усмехнулся Шестаков, протягивая пленному папиросу.

— Это как рассудит Бог, — отозвался унтер-офицер. — Позвольте зажигалку, господин… не знаю вашего воинского звания.

— Капитан. Прикуривайте.

— Как я понял, вы тот самый Снежный Лис, который громит наши дальнобойные батареи и танковые роты. Я думал, вы полковник или, по крайней мере, майор.

— Бросьте лицемерить, — поморщился Шестаков. — Полковники танковыми батальонами не командуют. А настроение, получается, у ваших солдат бодрое, и воевать они будут до победного конца.

Сузившиеся глаза танкового комбата сверлили унтер-офицера. В них, несмотря на внешнее добродушие, угадывалась злость, а может, кое-что похуже. Он потерял в бою близкого друга. Кто помешает ему расстрелять пленных? Унтер-офицер беспокойно заёрзал на табуретке и торопливо заговорил:

— Какая бодрость может быть у окруженных? Солдаты сутками находятся на морозе, все истощены, простужены. Скорее бы всё кончилось.

— Не боитесь, что мы доберёмся до Германии?

— Боимся. И, в первую очередь, за свои семьи. Даже в вас угадывается ненависть, а простые солдаты будут мстить без пощады.

— Ты хотел по-другому? Вы полтора года убивали налево и направо, а теперь забеспокоились.

— Карательными акциями занимались эсэсовцы, — возразил унтер.

Григорий Калугин молча положил на стол несколько фотографий. Унтер-офицер и несколько солдат, улыбаясь, стояли возле подбитой «тридцатьчетвёрки». Перед ними лежали тела троих танкистов.

— Ваша работа? — раздувая седоватые усы, спросил Калугин.

— Я артиллерист, и мне приходилось стрелять по танкам, — выдавил унтер-офицер.

— А кто добил этих ребят?

Полученная затрещина по затылку заставила унтер-офицера втянуть голову в плечи.

— Улыбки у вас поганые, — не слишком выбирал выражения капитан Калугин. — Жаль, что не подавили вас всех этой ночью.

Повисло молчание. Савелий Голиков сопел, перебирая фотографии.

— Ладно, уведите этого героя, — прервал молчание Шестаков.

— Их держать негде, — сказал Голиков. — А ребята устали.

— После боя никого расстреливать не будем, — обронил Шестаков. — Черняк, возьми пяток пленных покрепче, пусть поработают. Родиона Соломина и других ребят к вечеру похороним со всеми почестями.

— Пять мало, — отозвался старшина. — Надо человек семь. И унтер пусть киркой поработает.

— Бери сколько надо, — отмахнулся Шестаков. — Каких ребят потеряли! У Родиона Соломина лучший экипаж в батальоне был, четыре немецких «панцера» на счету и фрицев с полсотни. По возвращении из рейда в комбаты его прочили, но не дожил.

Для братской могилы выбрали воронку от тяжёлого снаряда. Немцы, несмотря на усталость, долбили мёрзлую землю старательно. Через час, присев отдохнуть, унтер-офицер осторожно поинтересовался у старшины:

— Зачем такая глубокая яма? Погибли всего четверо ваших солдат.

— А вас куда ложить? — отозвался подвыпивший старшина. — Пятнадцать фрицев — места много надо. Себе выкопаете яму потом для наших ребят.

— Комбат обещал оставить нас в живых, — занервничал один из пленных.