Мир-село и его обитатели - Алексей Шепелёв

Теперь в садах порубленных у всех всё позаросло, за садами и клочками огородов тоже, где спуск к речушке… Немало брошенных угодий, заброшенных домов, тоже кругом заросли непроходимые. Сашенька всё удивляет и удивляется: зайца видела, хорька, лису!.. – всё в двух шагах от дома. А если чуть дальше, «в поле» – то «лоси подходили», то «волки прибегали»… В школе, по её словам, расклеены листы с предупреждениями вечером не выходить: чупакабра!

Да уж никто почти что никуда не ходит, слово «гости» обозначает лишь приезжих, друг к другу «в гости» уж давно не ходят, даже в ночь перед Рождеством. Разве что те бесстрашные, чьи образы я здесь зарисовал.

Нынешний обыватель, в основной своей массе, растёкшейся по диванам за каждой перегородкой, – прислушайтесь, взгляните! – сидит, полулежит-полусидит, лежит, как паша с кальяном, раздувая щёки: главное, ничего не менять, и это устраивает и его самого, и тех, кто его посадил-положил: положение дел! – объективная данность! – покой физических тел! Не нужно даже идти и смотреть – сиди и смотри! Он и убить подчас, конечно, может (нечаянно, по пьяни или внезапной ярости), но надо встать. Воевать – бред, водки выпить – себе во вред. Одно: коль застишь окно в мир – меж ним и телеэкраном настойчиво встаёшь – поэкспериментируй, дитятко! – и обругать, и двинуть может. Абсурд с сурдопереводом! Привычные, «классические» грехи (а поначалу помыслы и страсти) – сладострастие, чревоугодие, тщеславие – так это надо дальше кухни и санузла идти… когда как нынче можно всё утолить бюджетно: из ящика и из хрустящего пакетика.

Впрочем, кто ж без греха, а тем более такого?.. «Культура начинается с запретов», знаем. И знаю, чем окоротить себя: «Ты много читал, а не понял главного – духовная жизнь начинается с познания себя и своих немощей, а не с суда над окружающими»21.

***

«Иди, все персонажи твои собрались!» – ёрничая, выпихнула меня мама флюорографию делать.

Пошёл: у почты остановилась передвижная будочка – все как на подбор, в очереди почти что вся деревня. «Алёшка», «Лёха», «вылитый прям Ганч» – как будто виделись вчера, не двадцать лет тому – со сверстниками неприлично заматеревшими, и с мужиками-тётками, и с бабками-дедами… Саня Зуб, Коля Жирок, дядь Валя Лутай – полуобидные всё прозвища. Подъезжает больничная «буханка»: и Фома вот он – тот самый! – оказывается, жив-здоров, и здесь же проживает (вернулся, женился, образумился!), работает водителем «скорого» УАЗика.

Подходит и Чубатый в пиджаке и в кепке, здоровается.

– Вот Лёшка этот, Дым, – вздыхает, обдавая «Примой», – слыхал, на той неделе схоронили, дуберкулёз как раз ведь у няво признали – говорять, ещё с тюряги… Ты знал жа ведь? – твой же ведь ровесник, да и моих оболтусов.

– Да как же, – отвечаю сбивчиво, – у Зюзика он жил, и раньше приезжал, ещё когда мы… Ты ж не куришь, Захарыч?

– Да и не пью, – пожимает он плечами, поглядывая вокруг, явно комичничая. – Этто я для ренгену, шоб не промахнулись. А то ведь сорок годов и пьёшь, и куришь, и вкалываешь, а заходишь – фук и до свидания!

Басовитый говорок его звучит уже как на подмостках сцены, стоящие рядом посмеиваются.

Всем некогда, все лезут по приступкам в будочку, но шутки-прибаутки не иссякают. Кто-то работой оправдывается: по-колхозному запоздав, «на фермеров» ещё свёклу с буртов грузят – с удовольствием показывают ватные штаны, как военные-послевоенные, натянутые выше пупка (животы у этих работяг непривычно тощие). От Лимонхвы застал лишь шлейф молвы (одни смешки, расспрашивать не стал), Коля Зима общества чурается, издалека лишь плюнул на ветер, а Юрий фон Борисович с пупком навыпуск красуется предпразднично красный – вот кто в первую антошку22 заботится о здравии своём!

Как-то вечером, мне передавали, чуть не специально прибегает: писателя, дескать, вашего видал щас по 8-му дециметровому каналу! (Я для такого вроде не снимался: дециметровая эпоха НТВ была как раз два десятилетия назад, году в 94-м!). «Включайте, наливайте!» – может быть, такой ажиотаж хотел создать. Но родители сразу разговор на другое переведут: что ближе и насущней. Вообще про появления мои в газетах местных или на ТВ здесь быстро забывается: не из привычного уклада феномен и феномен – картошку бы копать, свеклу возить, до шоу «Голос» успеть убрать скотину…

И вот теперь и сам не помнит, опять всё «Брешешь, Саньк!» и проч. И слава богу.

Хотя не буду говорить за всех, а повторю: ведь любознательный народ… Такая вот недавно приключилась сценка, когнитивный казус. Вся в расстройствах мама: в школе кто-то из особо одарённых, когда «стихи писать заставили», на непохвалу её ответствовал, огорошив: «Дебильные стихи пишет ваш сын Шепелёв А. А.: «Корова сдохла, / мясо съели, / а молоко осталось!» Вот так по-деревенски, в стихах переложенье эпизода из 1-й части! «Хоть стой, хоть падай!» – уже ко мне претензия. Благо, что не Артёмка тот же, а кто-то поязыкастее. Прокол я понял: мелькнуло чтение моё на презентации в новостях по обл-ТВ. Произведение самого юного острослова, увы, не сохранилось; а шоу наступает, это да…

…И вот зима и новогодний час уж на носу, всё стыло и пустынно… Совсем стемнело и салют у клуба – в многозвёздном высоком небе что твой кремлёвский – сияющими гроздьями, рваными раскатами, дымищем, целыми пачками! На фасаде «маленького» ларька (бывш. правление колхоза) разными цветами мигает гирлянда, народ кое-как стекается всё же… Вот они, подлинные чудеса XXI сверхтехнотронного столетия – гирлянды да петарды: дешёвые, китайские, тысячелетья до Сосновки шедшие…

«Кондуктор не спешит, кондуктор уезжает!..» – не видно, но вполне всем очевидно, что Николай Глухой идёт себе бредёт по зову празднества. Из клуба же диссонансом доносится гораздо менее духоподъёмное: «Золотится роза чайная… Ууй-я! – ты не слышишь меня! Ууй-я! – я не слышу тебя!..»

На порожке клубном в кои-то веки «взрослая тусня», «для тех, кому за…» – покуривают, переговариваются. Разговоры соответствующие… Интересно, помнят ли вообще, какое раньше разливалось праздничное половодье: тут тебе и ораторы прирождённые, и комики, и… «Вот, Новый год уж – за цельный год машинку я стиральную так и не набрала купить!..» – вздыхая и посмеиваясь, голосисто сетует раз в год сюда зашедшая пятидесятилетняя баба. И аккомпанируют ей залпы – пшить и бжить! (Кусан, Пузан и Ко – «им десять тыщ не жалко!») А ей в ответ и песня в тему (в том же неповторимом исполнении, вдруг по-шаляпински громогласно): «А он сказал: «Поехали!», и уж в толпе смеются, указывая в небо: «Вон твоя машинка полетела!»

Сверкает здесь от окружающей темени зело далече, на всю округу – как будто молнии в грозу иль артобстрел.