Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Так проходил день за днем, неделя за неделей, месяц замесяцем. Так прошли целых семь лет.

Тем временем во внешнем мире царила война. Дрались в Силезиии в Саксонии, в Ганновере и в Бельгии, в Богемии и Померании. Солдаты короляпогибали в Гессене и Вестфалии, на Балеарских островах, в Индии, на Миссисипи ив Канаде, если они не умирали от тифа еще по пути туда. Миллиону человек войнастоила жизни, королю Франции — его колониальных владений, а всем странам,участвовавшим в ней — столько денег, что они наконец скрепя сердце решили ееокончить.

Однажды в это время, зимой, Гренуй чуть не замерз, сам незаметив этого. Пять дней он пролежал в пурпурном салоне, а очнувшись в штольне,не мог шевельнуться от холода. Он сейчас же снова закрыл глаза, чтобы умеретьво сне. Но тут наступила оттепель, разморозила его и спасла.

Один раз навалило столько снегу, что у него не хватило силпрорыть его, чтобы докопаться до лишайников. И он питался замерзшими летучимимышами.

Как-то перед пещерой он обнаружил и съел мертвого ворона.Это были единственные события, воспринятые им за эти семь лет из внешнего мира.В остальном он жил только в своей крепости, только в самодержавном царствесвоей души. И он оставался бы там до смерти (ведь он ни в чем не испытывалнедостатка), если бы не случилась катастрофа, которая прогнала его из горы ивыплюнула во внешний мир.

Эта катастрофа была не землетрясение, не лесной пожар, негорная лавина и не обвал штольни. Она вообще была не внешней катастрофой, новнутренней, а потому особенно мучительной, так как она блокировалапредпочитаемый Гренуем путь к бегству. Она произошла во сне. Точнее сказать, вмечтах, во сне, в сердце, в его воображении.

Он возлежал на канапе в пурпурном салоне и спал. Вокруг негостояли пустые бутылки. Он ужасно много выпил, под конец целые две бутылкиаромата рыжеволосой девушки. Вероятно, это было слишком, потому что в его сон,хотя и глубокий, как смерть, на этот раз проникла рябь каких-то призрачныхсновидений. В этой ряби были явно различимы обрывки некого запаха. Сначала онитолько тонкими волокнами проплывали мимо носа Гренуя, потом становилисьплотнее, превращались в облако. И ему начинало казаться, что он стоит посредигнилого болота, а из топи поднимается туман. Туман медленно поднимался всевыше, вскоре он полностью окутал Гренуя, пропитал его насквозь, и средитуманного смрада больше не оставалось ни капли свежего воздуха. Если он нехотел задохнуться, ему пришлось бы вдохнуть этот туман. А туман этот был, каксказано, запахом. И Гренуй знал также, чей это был запах. Этот туман был егособственным запахом — вот чем был этот туман.

А ужасным было то, что Гренуй, хотя и знал, что это егозапах, не мог его вынести. Полностью утопая в самом себе, он ни за что на светене мог себя обонять!

Осознав это, он закричал так страшно, словно его сжигалиживьем. Крик разбил стены пурпурного салона, разрушил стены замка, вырвавшисьиз сердца, он пролетел над рвами, и болотами, и пустынями, пронесся над ночнымландшафтом его души, как огненная буря, он выплеснулся из его глотки истремительно ринулся по изгибам штольни наружу, в мир, растекаясь поплоскогорью Сен-Флур, — казалось, кричала сама гора. Проснувшись, он сталотбиваться, словно стараясь прогнать невыносимый смрад, который грозил задушитьего. Он был до смерти перепуган, трясся всем телом просто от смертельногостраха. Если бы его крик не разорвал этого смрада, он захлебнулся бы самимсобой — жуткая смерть! Вспоминая об этом, он содрогался. И пока он сидел, всееще сотрясаясь от ужаса и пытаясь привести в порядок свои перепуганные,сумбурные мысли, он твердо понял одно: он изменит свою жизнь хотя бы для того,чтобы не увидать во второй раз такой чудовищный сон. Второй раз ему этого неперенести.

Он набросил на плечи попону и вылез наружу. Там как раз былоутро, позднее утро конца февраля. Солнце светило. Земля пахла влажным камнем,мхом и водой. Ветер уже доносил слабый аромат анемонов. Он присел на землю увхода в пещеру, согреваясь на солнце и вдыхая свежий воздух. Его все ещезнобило при воспоминании о смраде, от которого он бежал, и знобило отблаженного тепла, разливавшегося по спине. Все-таки хорошо, что этот внешниймир еще существовал, хотя бы как цель побега. Было бы невообразимо жутко необнаружить при выходе из туннеля никакого мира! Ни света, ни запаха — толькоэтот ужасный смрад, внутри, снаружи, везде…

Шок постепенно проходил. Тиски страха постепенно разжались,и Гренуй почувствовал себя уверенней. К полудню он снова обрел своехладнокровие. Поднеся тыльной стороной к носу указательный и средний пальцылевой руки, он дышал сквозь пальцы, вдыхая влажный, приправленный анемонамиаромат весеннего воздуха. Пальцы ничуть не пахли. Он повернул ладонь и обнюхалвнутреннюю сторону. Он почувствовал тепло руки, но ничего не учуял. Тогда онзавернул обтрепанный рукав рубашки и уткнулся носом в сгиб локтя. Он знал, чтоэто — то место, где все люди пахнут сами собой. Однако он не учуял ничего. Неучуял ничего под мышками, ничего на ногах, ничего на половом органе, к которомупригнулся насколько смог. Это было чудно! Он, Гренуй, способный за несколькомиль обнаружить по запаху другого человека, не мог учуять свой собственныйполовой орган на расстоянии ладони! Несмотря на это, он не поддался панике, но,холодно поразмыслив, сказал себе следующее: «Дело не в том, что я не пахну,ведь пахнет все. Дело, наверное, в том, что я не слышу, как я пахну, потому чтос самого рождения изо дня в день нюхал себя, и поэтому мой нос не воспринимаетмоего собственного запаха. Если бы я мог отделить от себя свой запах или хотябы его часть, немного отвыкнуть и через некоторое время вернуться к нем, тоочень даже смог бы услышать свой запах, а значит — себя».

Он снял с себя попону и одежду или то, что еще осталось отего одежды, снял эти отрепья, эти лохмотья. Он не снимал их с тела семь лет. Нидолжны были насквозь пропитаться его запахом. Он побросал их в кучу передпещерой и удалился. И вот, впервые за семь лет, он снова поднялся на вершинугоры. Там он встал на то же место, где стоял тогда, в день своего прибытия,повернулся носом к западу и позволил ветру обвевать свое обнаженное тело. Егоцель была настолько проветриться, настолько накачаться западным ветром — тоесть запахом моря и влажных лугов, — чтобы этот ветер пересилил запах егособственного тела, чтобы возникла ловушка для запаха между ним, Гренуем, и егоодеждой, и тогда он смог бы ясно расслышать, как она пахнет. И чтобы к нему в носпопало как можно меньше собственного запаха, он наклонился вперед, изо всех силвытянул шею против ветра, а руки — назад. Он выглядел как пловец перед прыжкомв воду.

В этом чрезвычайно смешном положении он пребывал несколькочасов подряд, так что его отвыкшая от света, белая, как у червя, кожа сталакрасноватой, как у лангусты, хотя солнце грело еще слабо. Под вечер он сноваспустился к пещере. Он уже издали увидел кучу своей одежды. За несколько метровон зажал нос и разжал его снова лишь тогда, когда приблизил его вплотную кодежде. Он хотел снять пробу, как научился у Бальдини: втянул в себя воздух, апотом толчками стал выпускать его из себя. Чтобы поймать запах, он обеимируками образовал некий колокол над одеждой, в который, как язык, всунул свой нос.Он сделал все возможное, чтобы извлечь из одежды свой собственный запах. Ноэтого запаха в ней не было. В ней была тысяча других запахов. Запахи камня,песка, мха, смолы, вороньей крови — даже запах колбасы, которую он много летназад покупал недалеко от Сюлли, все еще были ясно слышны. Одежда былаобонятельным дневником последних семи-восьми лет. И только его собственногозапаха, запаха того, кто носил ее, не снимая, все это время, у одежды не было.