Запретная любовь. Forbidden Love - Рафаэль Абрамович Гругман

захлёбываясь от восторга, пафосного возмущения, впадая в религиозный экстаз, взвинчивая слушателей надуманными преступлениями надуманных злодеев. Я по-прежнему пребывал в полунаркотическом бреду, безвольного и затравленного можно было безбоязненно пинать, толкать, щупать, вертеть, – детективы оберегали арестованного от самосуда и заверяли толпу, что в тюрьме сокамерники не позволят извергу дожить до суда. В сопровождении телекамер «преступника» усадили в вертолёт, на борту которого грозно красовалась надпись: «ФБР».

– Fiat justitia! – Да свершится правосудие! – прозвучало за спиной. Кто-то прокричал: «Да торжествует закон!» и толпа трижды проорала гневным ликующим хором «Смерть врагам народа! Сталин, воскресни!»

Чёрный ворон с розовой грудкой, взявшийся невесть откуда, нагло уселся на голову и то ли каркал, то ли хохотал: «Не преувеличивай, Роберт, глупость врагов, преданность близких родственников и верность лучших друзей!»

Глава XVIII

Будни федеральной тюрьмы

Камера на двоих в специальном блоке Административного корпуса федеральной тюрьмы Алленвуд в Пенсильвании – не гостиничный номер в пятизвёздном отеле. Бетонный пол. Окон нет. Кондиционированный воздух подаётся через фильтры, встроенные в подвесном потолке. Зато есть вода, горячая и холодная, и санузел. Камеры наблюдения, вмонтированные в стены, передают изображение на центральный пульт – недремлющее око круглосуточно надзирает за узниками, лишая их психологического равновесия.

К услугам заключённых мебель вековой давности – две металлические кровати с тумбочками для хранения личных вещей, стол, два зацементированных в пол колченогих стула, холодильник и компьютер с разнообразными играми – единственное развлечение, скрашивающее тюремное заключение. В стены встроены чуткие микрофоны, улавливающие каждый вздох арестантов, и громкоговорители, передающие приказы с командного пульта, типа: «Не разговаривать!», «Соблюдать тишину!» – за три замечания в течение одного дня – карцер.

Контакты с внешним миром запрещены. Ни телевизора, ни интернета, ни прогулок на свежем воздухе в тюремном дворе… «Особо опасным преступникам», к которым причислили всех нерадужных, возбранено передвигаться по коридорам тюрьмы, посещать библиотеку, спортзал. В инструкциях, передаваемых «стеной», ежедневно звучат предложения войти в радужный круг: для этого достаточно громко сделать устное заявление, и, как обещает громкоговоритель, для неофитов режим заключения будет смягчён.

Первые два дня я провёл в одиночестве. Нелепые и абсурдные обвинения угнетали. Давила безысходность. Бессилие подавляло волю к сопротивлению. На третий день заключения одиночество закончилось: ко мне подселили напарника, щуплого наголо стриженого юношу лет двадцати. Не поздоровавшись, он забился в угол и забубнил молитву. Директивы, чтобы заткнулся, или напоминания, что он нарушает тюремный режим, с командного пульта не поступило. Вскоре я догадался – молитва певческая. Слова и музыка незнакомы, но спустя полчаса я запомнил и текст, и мелодию.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Гетеро станет равным всем!

Это есть наш последний

И решительный бой.

С Гетероинтернационалом

Воспрянет род людской.

– Что ты поёшь? – не выдержал я, прервав монотонное пение.

– Наш гимн. Слова Жан-Пьера Булона, музыка народная.

– Пой молча, – попросил я вежливо. – Ты здесь не один.

– Прекратить разговоры! – включилась стена.

– Извините, – ответил юноша и, лодочкой сложив ладони, беззвучно зашевелил губами.

Послышался звон громоздкой связки ключей, пристёгнутой на металлической цепи к ремню тюремщика – специфический звук сигнализировал о приближении охраны. Тяжёлые шаги остановились у дверей камеры. Охранник оглядел постояльцев и гаркнул: «Девятьсот шестьдесят седьмой!»

Сосед безропотно вскочил, подскочил к двери и протянул в щель правую руку, демонстрируя красную пластиковую ленту с фамилией, датой рождения и номером федерального заключённого.

Охранник сверился с имеющимся у него списком, рявкнул: «Руки!» – юноша послушно вставил в щель левую руку. Надзиратель надел наручники, открыл дверь и в сопровождении трёх коллег вывел девятьсот шестьдесят седьмого из камеры. Квартет удалился.

С момента ареста меня не только ни разу не вызвали на допрос – но и никто из тюремщиков, по нескольку раз в день подходящих к решётке, не беспокоил. Они знают, что обвинения шиты белыми нитками. На мои вопросы и просьбы я получал туманные разъяснения: «Мы действуем согласно инструкции». – «Можно с ней ознакомиться?» – «Нет».

Что происходит за тюремными стенами? Какова судьба Лизы? Я почти не сомневался, что она арестована, но какова участь дочери? Где она? С Лизой, с бабушками, или в детском доме для детей, у которых нет близких родственников? Неизвестность наталкивает на грустные размышления, собственный опыт заставляет предположить худшее.

Соседа, которого подселили утром, через полчаса вызвали на допрос. Правда, номер «счастливчика» – 967, и в очереди на допрос у него есть некоторые «привилегии». Мой номер – 1802. Появилось то, чего не было раньше, – нумерация заключённых. Никто не называет арестантов по именам, только по номеру. Чтобы не возникло ошибок, бирка с этим же номером присутствует на одежде заключённого, спереди, сзади и на рукавах. Что он обозначает, знает тюремное начальство. Если бы после номера не стояла литера, у меня – «А», у юноши – «С», можно предположить, что это порядковый номер арестованного и до меня задержано 1801 гетеро. Литеры? В зависимости от состава преступления узники разбиты на категории? «А», «В», и «С»? – Логично? – В принципе, да.

В Алленвуде цвет одежды заключённых символизирует тяжесть преступления. Оранжевый для преступников, совершивших тяжкие злодеяния. Им отмечены все нерадужные. Синие одежды для осуждённых за средние правонарушения. Их носят гетеро, согласившиеся сотрудничать с прокуратурой и вставшие на путь исправления. «Синеньким» предоставлено больше свобод. Им разрешено перемещаться по коридорам тюрьмы, питаться в тюремной столовой, посещать библиотеку, спортзал, без ограничений покупать продукты в тюремном магазине и заказывать время для интимных уединений с такими же, как они, «синенькими», в специально отведенной комнате для свиданий. Администрации в эти часы заходить туда возбраняется, хотя в целях безопасности она осуществляет видеоконтроль за всем, что там происходит.

Федеральная тюрьма строгого режима разительно отличается от обычной американской тюрьмы. Для узников одетых в оранжевые одежды, связь с внешним миром ограничена. Они лишены телевизора, интернета, телефона, прогулок и зрительного контакта с соседями. Переговариваться запрещено. Зато дозволено заказывать книги в тюремной библиотеке. Моя просьба, высказанная надзирателю при заключении в камеру, и позже, когда раздавали еду – позволить позвонить адвокату – осталась безответной. Верный признак того, что законодательство в отношении нерадужных пересмотрено и для них временно приостановлены статьи конституции, гарантирующие гражданские права и свободы. Вспомнилось в связи с этим нашумевшее пятьдесят лет назад уголовное дело Шарон Дэвис, чернокожей активистки за права гетеро, арестованной вместе с её другом в Центральном парке – влюблённые сидели на скамейке перед статуей Свободы