Зигмунд Фрейд - Давид Мессер

– Да…, но как все это относится к моей критике вашего учения?! – недоуменно спросил «Юнг».

– Очень просто, мой друг! – парировал «Фрейд». – В своих письмах и в частных разговорах вы не скрывали вашего раздражения ко мне, причина которого мне часто была не понятна. Учитывая к тому же, что я старался держаться в рамках приличия в нашей с вами переписке и беседах. Но я не уверен… задавались ли вы вопросом… – «Фрейд» намеренно делал паузы между словами. – Насколько искренне и правомерно автор может считать свое детище истинным и совершенным, если оно создано из пренебрежения к своему вдохновителю?.. Вы погрузились в ваше озеро мифологии и мистицизма, разбрызгивая капли раздражения и плюя на берега, от которых оттолкнулись. Потеряв контроль над собой, вы не погнушались обвинить меня, что я якобы относился к своим ученикам как к пациентам, получая либо рабски повинующихся сыновей, либо «дерзких щенков» вроде «Адлера, Штекеля и всей этой наглой шайки, шатающейся по Вене». «Я достаточно объективен, чтобы понимать вашу хитрость. Вы вынюхиваете все симптоматические поступки у людей вокруг вас, и все они опускаются до уровня сыновей и дочерей, которые смущенно сознаются в своих пороках. А вы остаетесь наверху, как отец, – ловко устроились!» – вот ваши финальные в наших отношениях слова, которые вы произнесли в ответ на мое замечание о сходстве ваших теорий с точкой зрения Адлера, что окончательно вывело вас из себя… Поступки, значение и последствия которых вы недооценивали, говорят порой гораздо больше, чем символы и слова.

«Фрейд» отвел взгляд от капитулировавшего «Юнга» и перевел его на притихшую троицу «Адлера, Штекеля и Ранка».

– Я мог бы во многом вас упрекнуть. И в несовершенном знании техники психоанализа, искажающем его суть, и в ревнивом соперничестве за мою благосклонность с целью улучшить ваше материальное благополучие и в отсутствии научной совести, позволяющей наполнять ваши труды откровенными вымыслами. Я мог бы напомнить, как кто-то из вас, попав под влияние социал-революционеров, решил напрочь снести мои основные постулаты и бросился «спасать мир от сексуальности, заново строя его на идеях агрессии». Кто-то же впал в моральное сумасшествие, проявив себя прирожденным журналистом грубого пошива, для которого производимый эффект был намного важнее, чем истинность сообщаемых фактов. Отсюда эти надменные и небрежные в своей самоуверенности утверждения: «Я нахожусь здесь для того, чтобы делать открытия; другие люди могут их доказывать, если им это заблагорассудится». А кто-то, однажды преуспев, превратился из «бедного родственника» в банального хвастуна, кичащегося своим богатством, но быстро забывшего, благодаря кому он сделал свою карьеру и к тому же имевшего бесстыдство заливаться истерическим смехом при упоминании моего имени, когда появились слухи о моей раковой болезни… Мне горько, господа, все это вспоминать, не говоря уже о том, что я нахожу крайне безынтересным и бессмысленным дискутировать с вами о том, что вы отреклись от меня, так до конца меня и не поняв… Что ж… Дискуссию с «женщинами» я нахожу куда более интересной…

«Фрейд» повернул голову в сторону «Карен Хорни»:

– Я понимаю, что мои высказывания о женщинах бывали иногда резкими, а выводы об их психологии суровыми, но разве я не восхищался женщинами, которые были достаточно умны, чтобы я чувствовал себя с ними свободно, разве мне не нравилась их независимость, разве не я критиковал нелепые медицинские взгляды, утверждавшие, что у женщин отсутствует чувственность…, разве женщины не сидели у моих ног, внимая моим словам? – разошелся довольный «Фрейд».

«Карен Хорин» уничижительно улыбнулась.

– Мне кажется, что некоторые женщины необоснованно строги ко мне… – обидчиво надулся он, но тут же серьезно продолжил: – И вот что еще… – его голос смягчился и стал снова чувственно волнительным. – Совсем недавно я прочитал про одного водяного жука – лодочника. Он не более двух миллиметров в длину, но является самым громким созданием на земле, относительно размера своего тела. Так вот он, когда призывает к спариванию самку, трет пенисом о свой живот, порождая тем самым звук, достигающий ста децибел, что эквивалентно классическому оркестру в его полной силе. Но для обыкновенного слуха он не уловим, так как большая часть звука теряется в воде, в которой обитает жук…

Руководитель, нахмурившись, заглянул в свою папку, но не найдя там ничего схожего по сценарию, недоуменно отодвинул ее от себя.

– Эми… – Стив остановил свой полный внутренних терзаний взгляд на девушке. – Иногда я чувствую себя этим самым жуком, который не может дозваться тебя… В моем сердце звучит невероятная симфония о тебе, но преодолевая расстояние между нами, она словно угасает в полете… Но я хочу, чтобы ты знала, что ты самое прекрасное, что у меня было, есть и я надеюсь, останется в моей жизни, потому что никого удивительнее и прекраснее тебя я не встречал…

Эми прикусила губу и растроганно отвернулась, пряча набежавшие от такого признания слезы. Стив с любовью взирал на нее.

– Вау!!! Еее!!! – восторженно загремела аудитория, одобрительно топая ногами, аплодируя и шумно свистя.

– Ну, хорошо, хорошо! – снисходительно произнес руководитель семинара, понимающе кивая в такт неугомонной публике. – Это было превосходно! – сказал он и захлопнул папку. – Сделаем перерыв на тридцать минут, после чего Эрих Фромм и религиозные деятели.

– По-моему, это было великолепно! – выйдя из здания университета на улицу, поделился впечатлениями Дэвид.

– Да! «Фрейд» был блистательным! – просиял Зигмунд.

– Очень перспективный парень! – похвалил его Дэвид.

– Из него получится очень толковый психоаналитик. Он очень верно видит истинную суть! – прозорливо подметил Зигмунд.

– Да… – солидарно протянул Дэвид. – Может, прогуляемся по городу, раз дождя не намечается? – посмотрев на просветлевшее небо, предложил он.

– Ведите! – махнул вперед рукой Зигмунд, уступая ему дорогу.

Молодой человек, лет тридцати или немногим более, с узким лицом и каким-то землистосерым отенком лица появился в толпе на станции Клэпхем Джанкшн. Стараясь не привлекать к себе чужого внимания, втянув голову в плечи и пряча руки в карманах, он крался по наземному переходу в сторону удаленных платформ, стараясь держаться ближе к стене и настороженно оглядываясь на спешащих мимо людей. Он был одним из тех, кого обычно не видят или заметив случайно, быстро отводят глаза, как от прокаженного. Он был никому не интересен. Никто не задавался вопросом, кто он, куда идет или какие мысли бродят в его голове. Он просто не существовал для других.

– Извините, Зигмунд, это было не самое лучшее решение возвращаться поездом, – раскаиваясь, посмотрел Дэвид на уставшего от долгих прогулок старика. Предположив, что в это время суток на такси они застрянут в пробках, Дэвид решил, что быстрее будет вернуться поездом. Совершив две пересадки, им еще предстояло найти правильную платформу, чтобы наконец-то сесть на нужный поезд. Впрочем, Зигмунд держался стойко: терпеливо и без капризов.