У всех свои муравьи - Даниэль Глаттауэр

Два часа нормального, соответственно, три часа противоестественного европейского времени – так, начиная с субботы, получаем летнее время. Разберемся, что это значит. Предположим, вы сегодня в восемь утра почистили зубы. На самом же деле вы их почистили на час позже, и тем не менее это случилось в восемь утра. Если вы скажете, – как свойственно нормальным людям, – что «в девять хотите выпить первую чашечку кофе», то обманетесь на час и будете обманываться все последующие дни, пока в конечном счете вообще не станете во всем сомневаться. Однако не все настроены столь скептически. Всегда найдется достаточно приспособленцев, у кого в жизни от перевода стрелок ровным счетом ничего не меняется. Они смотрят на часы, и с них довольно. На часах двенадцать – стало быть, время обеда. Одиннадцать – остается час до обеда. И так далее.

Записные критики и чувствительные души, которые не дадут часам просто так ввести себя в заблуждение, после очередного перехода на сезонное время впадают в десинхроноз, или синдром смены часового пояса, чреватый переформатированием головного мозга. И синдром этот требует стационарного лечения. Конечно, больничных коек на всех не хватит. Вот и выходит, что все эти люди, перенесенные во времени, целых полгода ходят как потерянные и отчаянно ждут пробуждения в следующую зиму.

Спустя десять дней после перехода на летнее время мы решили нарушить молчание. Потому что устали. Истощены. Нет мочи жить дальше. Хочется вернуть стрелки в нормальное положение! Скажу без обиняков: искусственный перевод времени – это аморально. Это попытка оболгать солнце. Самообман. Недозволительное вмешательство в механизмы природы. Похищение сна. Попытка манипулировать зевотой.

Будильник поднимает в семь. Но мы же не тупые, мы знаем, что на самом деле сейчас шесть. Завтракаем в восемь – то есть в семь. (Обед и полдник можете рассчитать сами, у нас уже нет на это сил.)

Обычно рабочий день заканчивается в пять. А в действительности в четыре, стало быть, мы торчим на работе дольше, и нам положено за переработку. (Чего долго не выдержит наша экономика.) В рабочие дни между одиннадцатью и двенадцатью мы любим вздремнуть. (Нам нужны силы, чтобы еще пожелать хорошо провести вечер детям, которым не сидится дома.) Половина двенадцатого, но это, как мы знаем, только половина одиннадцатого. К половине одиннадцатого мы ощущаем нестерпимую усталость. Но благодаря переводу стрелок нас вынуждают бодрствовать лишний час. Пытаемся компенсировать усталость утренним сном. А вставать приходится на час раньше – в шесть. Но шесть на самом деле – это пять… Понимаете, о чем я? С нас хватит. Больше никакого летнего времени!

По поводу цветения яблони хочу представить на ваше рассмотрение небольшую зарисовку, построенную исключительно на исторических фактах и слухах.

В 1966 году у меня появился первый в жизни ластик. Он был красно-синим (красная половинка, чтобы стирать, синяя, чтобы проскребать бумагу до дыр) и пах каучуком.

В 1969 году наш сосед Курт Б. (позже он стал художником) выложил перед нами ластик-Йолли. Он источал обалденный аромат. Это была первая карамель, которую нельзя было сосать. Курт Б. ее проглотил.

В 1970 году был изобретен сорт яблок «Гренни Смит» (соотв., появился и на венском сельскохозяйственном рынке Виктор-Адрел-Маркт).

В 1975 году уже едва ли не от половины голов школьников – сначала раз в неделю (чаще в то время просто не мыли волосы) – пахло яблочным шампунем «Гренни Смит».

В 1980 году «Гренни» завоевывает нишу моющих средств для мягкого полоскания. С этого момента ароматом зеленого яблока запахли тысячи свитеров. При этом яблочный запах вынудил капитулировать тысячи молей.

В 1990 году аромат «Гренни» начал распространяться и на вкусовую индустрию (Гуммибэрли[103], уксус, мороженое, чай, сок). Для полной и окончательной греннизации человеческого тела стали выпускать кремы и гели с навязчивым яблочным ароматом.

В 2000 году в «Моцарткугельнах»[104] вместо марципана стали употреблять кусочки яблок. Министр по делам развлечений и зрелищ Штронах открыл Гренни-Дисней. А экс-канцлер Клима специально ради новостного канала нацепил галстук в цветах «Гренни» (который в дополнение к специально сниженным по случаю открытия ценам еще и источал яблочный аромат).

Объединение «красноглазиков» (Общество за избавление Австрии от цветущих растений), из чьих забетонированных представительств после внезапно разразившегося в этому году лета раздаются рекомендации носить шлемы, обратилось к Томасу Готтшальку[105] со следующим заявлением: «Спорим, что г-н Рудольф П. из г. Лааб-им-Вальде способен распознать по одному лишь чиху аллергика, пыльца какого растения непреднамеренно вызвала эту реакцию?» Мы тоже решили попробовать свои силы, и вот наш скромный пробный результат:

– нерешительное троекратное начало (ах-ах-ах). Энергичная часть собственно чиха (чхи): пыльца граба;

– сильное, энергичное вступление, как если бы вы поднимали некий предмет, и его вес оказался неожиданно больше, чем вы предполагали (уииууааа). Полноценный выход с переходом на более высокую октаву на конечном слоге (чхиии): грецкий орех.

– по-военному молодцеватое оповещение из глубины горла (харрн). Резкое, взрывное завершение (уптчх): ясень;

– безудержный галоп, как у парнокопытных (хьюииио). И прощальная часть со слезами (чхильююии): думаете, репа? – А вот и нет! Ничего, ошибка в данном случае позволительна;

– заход с несколько высокомерным, как у ученика монастырской школы, носовым звуком (нфф-ф-ф);

– ложная тревога. Продолжения не имеет. Позыв к чиху прерывается: ячмень. Он зацветет лишь через пару недель.

Чем чаще сегодня слышишь вокруг «официант», «девушки», «привет», «пожалуйста» и «извините», тем лучше. Венский меланж (кофе с молоком) нас беспокоит. В последнее время он вдруг стал каким-то другим.

Предположим, мы решили заказать большую чашку черного кофе. Разумеется, нам хотелось бы по-настоящему большую чашку настоящего крепкого кофе, от которого сердце застучало бы чаще. Заказываем маленькую чашечку черного кофе… ну, тут в большинстве случаев проблем не бывает.