Последнее слово - Фридрих Незнанский

Настроение было скомкано, как та картонная маска, поразившая в свое время Юрия Петровича на лице Савина. Говорить, по сути, было тоже больше не о чем. Савин не был должен своему адвокату решительно ничего, ни копейки. Фонд, после принятия Верховным судом окончательного решения, расплатился полностью. Деньги были невелики, но на большее Юрий Петрович и не рассчитывал. Ну а моральное, так сказать, состояние — это уж его личное дело, и оно никого не касается.

Поэтому он постарался мягко закруглить разговор об угрозах в адрес «некоторых» лиц. О них, кстати, стало известно, что во время очередной чистки в службе безопасности ряду генералов, в том числе и Самощенко со товарищи, пришлось расстаться со своими постами. Сказали об этом адвокату в фонде, когда он был там, у Шляхова, в последний раз, и теперь Юрий Петрович не без удовольствия сообщил о «торжестве справедливости» и своему бывшему подзащитному, но восторга в глазах того не увидел. Неужели чувство мести сидело в нем так глубоко и прочно?

Никчемный, в сущности, разговор и пустой получился вечер, даже элементарной признательности в свой адрес Гордеев, как ни пытался, не ощутил. Ну нет так нет. Не очень-то, скажем так, и хотелось.

На этой грустной ноте и закончился дружеский ужин.

Гордеев проводил Савина до такси, усадил, пожал на прощание руку и постарался поскорее забыть о нем. Тягостное осталось впечатление. Но… Никто ведь тебя силком, если быть до конца справедливым, не загонял на нары. Никто не заставлял копировать секретные документы. И вообще, для какой цели ты это делал — так ведь внятно объяснить и не смог. Для собственной информации? А что, разве так бывает? Разве это у вас, на Лубянке, считается в порядке вещей? И какие ж после этого претензии у тебя, скажем, к государству, если ты сознательно нарушил основной закон своей службы?

Но это, так сказать, никчемные споры с самим собой, внутренний монолог на лестнице той квартиры, из которой тебя только что выперли с треском, а ты словно бы пытаешься оправдаться. Перед кем? И кому это теперь нужно?

И еще одно, как уже сказано, странное чувство не покидало Гордеева весь вечер. Было ощущение, что они оба, и он сам, и Савин, находятся под чьим-то внимательным наблюдением. То есть вот ты совершенно определенно чувствуешь на себе изучающие взгляды, но кто смотрит, понять не можешь. Не видишь заинтересованных глаз, не замечаешь напряженного внимания кого-то, сидящего, видимо, за одним из столов. Но, наверное, это уже в самой природе человека — ощущать незримое давление со стороны, будто в тебя устремлен чей-то поток энергии. И это ощущение Гордеева не покидало до тех пор, пока он не вышел вместе с Савиным на улицу, чтобы поймать для него такси. Только на свежем воздухе он почувствовал, что его больше ничто не давит. Вот же странное чувство — бессознательное какое-то, но заставляет словно сжиматься, беспокойно оглядываться. А все оттого, что ни черта понять было нельзя с той необъяснимой метаморфозой, которая уже произошла с его бывшим теперь подзащитным. И слава богу, что бывшим…

Юрий Петрович, с чувством выполненной им неприятной миссии, махнул рукой, напрочь отгородившись, таким образом, от всех мыслей и воспоминаний о том, как на его глазах была все-таки разрушена судьба, возможно, и хорошего, и умного, и даже достойного когда-то человека…

5

Андрей Злобин имел все основания обижаться на Олега Базанова. За целых три года — ни одного слова, ни весточки. Так товарищи не поступают. Тем более такие, которые связаны не только общими воспоминаниями, но интересами, а также большими и опасными делами. Ведь несколько совместно организованных и проведенных акций чего-то все-таки стоили! И вот — как неродные.

Это он и высказал с обидой в голосе при первой же встрече, когда появился Олег. Базанов, собственно, узнал от соседей, что Андрей вышел на волю, ну тот самый Андрюха, что мордобой с увечьем учинил в зале игровых автоматов — с горя, видно, потому что ухаживал парень за Лилькой по молодости, а тут — такая страшная беда. Поневоле и напьешься с горя, и в морду встречному дашь…

Такие слышал Олег разговоры среди сердобольных пожилых соседей, помнивших этих сорванцов еще мальчишками — на глазах ведь росли.

Но сам Олег знал куда больше, хотя ни с кем своими знаниями не делился.

Хоть и не говорил ему Андрюха ничего по поводу последней своей акции, но ведь почерк-то оставался тем же — все она, телефонная трубка. И Олег, слыша всякие разговоры о каких-то залетных террористах, удивлялся про себя тупости ментов, которые запросто могли бы выйти теперь на Злобина, если бы они хоть чуточку дали себе воли подумать и прикинуть, что к чему. Припомнили хотя бы обстоятельства женитьбы Вадима на Лильке, узнали бы о ее прежних отношениях с тем же Андрюхой. Все ведь указывало на автора акции. И взрыв в подъезде, когда туда входил Вадим, и теперь это убийство, которое произошло — уверен был Олег — по ошибке, не для Лильки готовил заряд Андрей, двух мнений нет, но так вышло. Что ж, и за случайные ошибки тоже приходится платить. Вот Андрюха и залетел. Олег еще, помнится, удивился: больно здорово и к месту этот мордобой в клубе у Андрюхи приключился, нарочно и не придумаешь. А может, как раз именно нарочно? Вот и сел Андрей по самой малости, да от всевозможных неприятностей себя избавил!

И все это Олег примерно в таком ключе и выложил Злобину, когда решился-таки навестить того после возвращения из колонии. Собственно, своими размышлениями и догадками по поводу последнего поступка Андрея он и оправдывал свое молчание перед приятелем.

За ним же, за Олегом, по пятам уже ходила в ментовке слава отморозка. Зачем же было ему своим близким знакомством компрометировать Андрюху, как бы привлекая к нему пристальное внимание органов? А в том, что это случилось бы обязательно, и вот тогда началась бы жесткая раскрутка, он был уверен. Не очень убедительные в принципе аргументы, но, если вдуматься, в них был реальный смысл.

Злобин поразмыслил на эту тему с такой неожиданно открывшейся для него стороны и вынужден был согласиться с приятелем. Хотя и обидно — все получали свой «грев», а ему досталось лишь пару раз за три года, да и то от матери, которая, поди, в одиночестве своем жалком каждую копейку считала.

И тут Олег признался. Это не мать, не Варвара Михайловна, а он сам отправлял посылки — но от ее имени. Для чего даже специально заходил оба раза к ней, ставил в известность, что, мол, помощь от школьных еще товарищей. И деньжат ей иногда тоже подбрасывал. Но… не дождалась грешного своего сына мать, слегла, простудилась в декабре, прошлой зимой, да и отошла с миром. О чем Андрей узнал, уже выйдя на волю — некому, оказалось, сообщить ему о ее смерти. Олег же не хотел огорчать товарища, которому наверняка и самому там, в колонии, приходилось нелегко.

И эта печальная новость стала для Злобина очередной каплей «возврата тех долгов», которые он был обязан вернуть предавшим его людям. Именно об этом, чаще всего по ночам, когда отряд засыпал, и говорил ему горячечным шепотом Савин, доказывая, что они — и бывший подполковник, и Андрей Злобин — имеют абсолютное право на свою месть. Это общество, эти люди, говорил дядя Коля, как они с Ахмедом называли между собой Савина, их предали, они обязаны жестко ответить за это.