Счастье по Аристотелю - Эдит Холл

Четвертая рекомендация призвана помочь в нелегком процессе «увлекания себя в противоположную сторону». Этот прием я называю «отказ от Елены». В проникновенных строках «Илиады» (3.156–60) троянские старейшины восторгаются неземной красотой женщины, идущей к стенам города: «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы / Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: / Истинно, вечным богиням она красотою подобна!» Как многие современные психотерапевты, Аристотель предлагает нам не обманывать себя по поводу своего вожделения. Отрицая желание прыгнуть в чужую постель или выпить пятый бокал вина, мы не облегчаем себе отказ. Старейшины между тем продолжают: «Но, и столько прекрасная, пусть возвратится в Элладу; / Пусть удалится от нас и от чад нам любезных погибель!» Старейшины знают, что именно из-за Елены, как бы прекрасна она ни была и как ни услаждала бы взор троянцев, разгорелась война и в дальнейшем ее красота может принести им горе. Поэтому правильное решение – наиболее способствующее долговременному счастью – вернуть Елену грекам и закончить войну.

Осознав, что доставляет вам наибольшее удовольствие, и проанализировав, насколько этот фактор мешает рациональному достижению счастья, вы облегчите себе поиски «середины», присущей добродетельному, а следовательно, счастливому человеку. Аристотель советует вспоминать эти гомеровские строки каждый раз, когда чувствуете, что поддаетесь соблазну, который не приведет ни к чему хорошему. Выявить собственных «Елен Прекрасных» – это большое достижение, поскольку, если вам удастся отказать им, ваша личная Троя не падет, объятая пламенем, а добьется процветания и могущества.

«Мы хвалим и порицаем всех, взирая более на выбор, чем на дела», – пишет Аристотель. Иногда намерение значит гораздо больше, чем совершенное в итоге действие.

В нравственно неоднозначных ситуациях, если намерения у вас благие, иногда вполне допустимо использовать сомнительные методы. Насколько необходимо прибегать к запрещенным приемам ради благой цели, зависит от того, насколько безвыходная у вас ситуация. Так, загнанные в угол родители пойдут на все – обман, кражу, принуждение и насилие, чтобы спасти своего ребенка. Аристотель прекрасно это понимает: «потому что дурное совершается по принуждению». Принуждение может принимать самые разные формы – в том числе крайние, такие как угроза лишить жизни ваших близких.

Аристотель объясняет это на двух простых примерах. Первый заключается в том, что ударить человека – это злодеяние, если намерением ударившего было оскорбить, причинить боль жертве или получить удовольствие самому. Однако, если удар был нанесен в порядке самозащиты, винить ударившего не за что. Пример второй: взять что-то без ведома владельца – это кража, если она совершается с намерением оставить взятое себе и тем самым навредить владельцу. Но если, скажем, вы позаимствовали чью-то машину, чтобы срочно доставить в больницу человека с сердечным приступом, а машину затем вернете, это, в общем-то, не кража. Вами двигала необходимость во что бы то ни стало спасти человеку жизнь.

В аристотелевских этических задачах «повышенной сложности» фигурируют три нравственные дилеммы, при которых единственно верным руководством к действию зачастую оказывается лишь намерение. Во-первых, ошибочным шагом может стать и бездействие. Во-вторых, и теоретически, и практически честность – действительно лучшая политика. И в-третьих, жесткие принципы добродетельности поступков или принцип равенства необходимо смягчать более частным и гибким, учитывающим конкретные обстоятельства принципом справедливости. Для Аристотеля важнее всего самостоятельная, независимая личность, свободная в своем решении поступать «правосудно», даже если все вокруг ведут себя неподобающе. Возможно, эти идеи развились отчасти в противовес бесконечным распрям, которые философ наблюдал при пышном македонском дворе в Пелле в собственном детстве и позже, в 343–336 гг. до н. э., когда воспитывал Александра. Борьба за власть, убийства, вымогательство, принуждение, заговоры, обман, болезненные страхи… Но Аристотелю удалось остаться собой.

Пожалуй, самый сложный нравственный выбор – вмешаться или ничего не предпринимать. Вы беспокоитесь за соседского ребенка, которого, кажется, бьют. Как поступить – сообщить в службу опеки или промолчать, вдруг вы ошиблись? Ваш сослуживец растрачивает корпоративные средства. Известить руководство или держать рот на замке, чтобы не сочли стукачом? Дилемма играет ключевую роль в фильме Джонатана Каплана «Обвиняемые» (The Accused, 1998), где впервые в истории кинематографа освещается несправедливое обращение с жертвами сексуального насилия, которые пытаются искать правовой защиты. Четверо студентов колледжа насилуют в баре женщину из рабочего класса. Приятель одного из них, хоть и шокирован совершающимся у него на глазах, никак не вмешивается и не пытается остановить преступление. Однако все же звонит в службу спасения и уведомляет полицию. Его показания сыграют затем большую роль в расследовании.

Аристотель первым из философов, занимавшихся этикой, понял, что неправедным поступком может быть не только действие, но и бездействие. Самый яркий пример он приводит в Книге третьей «Никомаховой этики»: «И в чем мы властны совершать поступки, в том – и не совершать поступков, и в чем от нас зависит “нет”, в том – и “да”. Следовательно, если от нас зависит совершать поступок, когда он прекрасен, то от нас же – не совершать его, когда он постыден».

Сегодня цена этого выбора гораздо выше, чем во времена Аристотеля. Хотя у древних греков тоже имелось понятие непрошеного вмешательства, на людей, которые считали, что их дело сторона, смотрели косо. Если в наше время тихони вызывают, в отличие от возмутителей спокойствия, скорее одобрение, то древние греки считали отрешенность эгоизмом и безответственностью, уклонением от гражданских обязанностей. У нас сама лексика, описывающая инициативу или вмешательство с целью навести порядок и устранить несправедливость, зачастую имеет отрицательную окраску. Лидерство часто воспринимается как самореклама или карьеризм. В нашем языке почти нет глаголов, означающих вмешательство в положительном смысле, за редкими исключениями вроде «вступаться», зато предостаточно обозначений осуждаемого вмешательства – «вторгаться», «путаться», «лезть не в свое дело». Еще сложнее приходится женщинам, которых испокон веков приучали «не высовываться», поощряя скромность и незаметность в противовес участию в общественных или государственных делах.

В детстве всем нам приходилось выбирать – вмешаться или промолчать, становясь, по сути, пособниками, когда на наших глазах «непопулярным» детям устраивали травлю. В аналогичных ситуациях мы оказываемся и во взрослой жизни. Протестуете ли вы во всеуслышание, когда видите, как родители бьют детей или кричат на них? Молчите, когда мускулистый наглец проходит без очереди, оттеснив тщедушного пенсионера? Или когда молодой здоровый парень не уступает место в метро беременной женщине?

Вмешиваться нелегко, потому что стандартная защитная реакция на стороннее вмешательство: «Вам что, больше всех надо?» или «А вас кто назначил полицией нравов?» Вопрос в том, что вас больше беспокоит – мнение этих людей, плюющих на нормы морали и справедливости, или творящееся бесчинство. Аристотель был прав, приравнивая нравственное бездействие к соучастию и говоря, что на смертном одре мы будем сожалеть отнюдь не о сделанном.