Счастье по Аристотелю - Эдит Холл

У этого события было еще одно трагическое следствие: применение ядерного оружия резко ускорило гонку вооружений в рамках холодной войны. Однако Аристотель оценивал бы решение о бомбардировке в первую очередь по намерениям, а не по результатам. Военная это мера или политическая? Многие из тех, кто критикует бомбардировку мирного населения двух японских городов, не имевших стратегического значения, рассуждают так: если президента Трумэна действительно могли убедить, будто данные действия позволят избежать гораздо более многочисленных жертв и разрушений, то его вашингтонскими советниками двигало, прежде всего, желание протестировать новые технологии (хотя и этих людей ужаснуло непредвиденное количество жертв лучевой болезни) и пригрозить Сталину и СССР. Возможно, Трумэну следовало бы с большим недоверием отнестись к намерениям своих советников.

Еще один незаурядный пример, требующий учесть намерения при оценке сомнительных средств достижения цели, мы находим в трогательном фильме Филиппа Клоделя «Я так давно тебя люблю» (Il y a longtemps que je t'aime, 2008). Жюльетта (Кристин Скотт Томас) отбывает 15-летний срок за убийство своего шестилетнего сына. Но постепенно выясняется, что это была эвтаназия: Жюльетта, работавшая врачом, сделала смертельный укол сыну, парализованному из-за неизлечимой болезни, которая в преддверии естественной смерти обернулась бы невыносимыми муками. Однако на суде Жюльетта о своих мотивах не рассказывала, видимо считая срок заслуженным независимо от альтруистичности побуждений. Тем не менее истинные мотивы раскрываются как раз вовремя, чтобы помочь ей уже после выхода из тюрьмы. Муж ее сестры, противившийся общению Жюльетты с племянницами, теперь нисколько не возражает против присутствия тети в их жизни.

Дилемма между средством и целью почти каждый день встает перед каждым из нас, когда мы решаем, говорить ли правду. Ложь вызывает стресс, который отражается даже на физическом состоянии – именно на этом основан принцип действия детектора лжи. Поэтому в разных культурах считается, что, хоть обман и допустим в ряде ситуаций, в общем и целом лгать – себе дороже. Он редко способствует счастью как обманщика, так и того, с кем обманщик контактирует. Это интуитивное представление находит теоретическую поддержку в аристотелевской этике. Рассуждения Аристотеля об истине и лжи довольно сложны. Он не считает, как Платон, что существует некая трансцендентная истина, не наделяет ее метафизическим статусом и не рассматривает как самоценное благо. Зато полагает одним из условий счастливой жизни выработку и последовательное применение принципов, касающихся честности и лицемерия.

У Аристотеля имеется понятие человека «прямого», «честного с самим собой» (authekastos – «такого, какой он есть»). Это человек цельный и последовательный, самодостаточный, он обращается со всеми одинаково и не впадает в зависимость от мнения окружающих. В этом он приближается к идеалу «величия души», к «открыто выражающим свои симпатии и антипатии», к тем, для кого «истина дороже чужого мнения». Когда человек знает, что ни за какое свое письмо, комментарий или пост в социальных сетях краснеть не придется, ему гораздо спокойнее спится по ночам. Рассказывать повсюду одну-единственную истинную версию событий гораздо проще, чем помнить, кому какой вымысел вы скормили. Благоразумнее будет никогда не говорить и не писать ничего такого, что вы не готовы предать огласке. Одна моя коллега, разоткровенничавшись в пабе с сослуживцем, принялась ругать руководство. Собеседник пригрозил пойти к начальнику и передать все услышанное ему, на что коллега сказала: «Вперед!» – поскольку уже высказала все начальнику в лицо в гораздо более крепких выражениях.

Человек, стремящийся соблюдать аристотелевские принципы счастливой жизни, не будет лгать в ситуации действительно критической (например, в суде – то есть в обстановке более официальной, чем общение с родными и близкими). В такой ситуации ложь будет подлостью, которая, в понимании Аристотеля, неотделима от несправедливости. Так, например, строитель лжет, чтобы выбить из нанимателя побольше денег: требует повременной оплаты, а не сдельной, обещая, что на работу уйдет месяц, тогда как на самом деле потребуется не меньше двух. Наниматель, в свою очередь, может солгать налоговому управлению, чтобы не платить налог с тех денег, которые причитаются строителю. В обоих случаях это даже не просто ложь, а нечто более пагубное – элемент несправедливости. Это составляющая процесса, который вредит не только его участникам, но и обществу в целом.

Правдивость как жизненный принцип, даже в ситуациях не настолько критических, интересует Аристотеля не меньше. Он пристально изучал тех, кто приукрашивает истину ради хвастовства (самореклама была заметной составляющей маскулинности у древних греков, а до какой степени допустимо преувеличивать собственные достижения и подвиги, много говорится в «Илиаде»). Хвастовство, даже основанное на лжи, может быть вполне безобидным, если это просто спектакль для случайных собеседников и шапочных знакомых за кружкой пива в пабе. Однако и хвастовство может иметь нешуточные последствия – вряд ли, например, кому-то захочется попасть на операционный стол к хирургу, который завышает свою квалификацию. Но Аристотеля занимают банальные на первый взгляд выдумки, с помощью которых набивает себе цену хвастун: «Кто приписывает себе больше, чем у него есть, безо всякой цели, похож на дурного человека (иначе он не радовался бы обману), но он кажется более пустым, нежели порочным».

Занижать свой гандикап в гольфе или завышать должность в компании – по аристотелевской классификации обман довольно невинный, это не преступление. Но есть определенная категория хвастунов, которую он резко осуждает. Это те, которые хвастаются и лгут с целью обогащения, то есть используют обман как средство для наживы. Это уже не просто неизлечимое зазнайство со склонностью к легкому преувеличению. Это осознанный выбор. Некоторые, как прекрасно знает Аристотель, идут на такой обман ради власти над другими людьми, обретаемой в ходе финансовых манипуляций («рады самому обману»), – сегодня мы бы назвали их патологическими лжецами. Для других единственным мотивом служит алчность или любовь к наживе. Они обманом проникают в квартиру к старушке под предлогом проверки счетчиков, а затем совершают преступление, воруя ее серебряные подсвечники.

Но считает ли Аристотель истину заведомым самоценным благом? Он не утверждает, что приверженцу принципов прекрасной жизни никогда и нигде не понадобится обманывать. Он мыслит практичнее: говорить правду выгоднее с точки зрения разумного эгоизма. Так, например, человек по природе своей правдивый и честный в повседневной обстановке, скорее всего, не подведет и не обманет в критической ситуации. «Кто правдолюб и правдив, даже когда это не важно, будет тем более правдив, когда это важно, ведь обмана он будет заведомо остерегаться как позора, если уж он остерегается его как такового». Приучив себя к честности, вы с гораздо большей вероятностью скажете правду и там, где она будет принципиально важна для вас лично и для других. Репутация человека честного и правдивого со временем принесет плоды: в решающей ситуации все будут знать, что вашему слову можно верить.

Тем не менее, поскольку при оценке любых действий нужно учитывать мотивы, бывают ситуации, в которых намеренный обман не только простителен, но и необходим. В итальянском фильме «Жизнь прекрасна» (La vita è bella, 1997, режиссер и исполнитель главной роли – Роберто Бениньи) еврей Гвидо, попав со своим маленьким сыном Джозуэ в концлагерь, с помощью целенаправленных выдумок повышает шансы мальчика на выживание. Гвидо говорит сыну, что все это игра, в которой нужно набрать очки за выполнение заданий – не просить еду, не плакать, не проситься к маме. Дополнительные очки начисляются за то, чтобы не попасться на глаза охране. Отцовские выдумки немного облегчают ребенку существование и в конце концов спасают ему жизнь.