Приз - Полина Дашкова

«Ему ведь не так много лет, — подумала Маша, — он не пьет,следит за здоровьем, правильно питается, а выглядит старше моего отца».

— Как вам Москва? — вежливо поинтересовался он, когда ониподнялись на крыльцо веранды.

— Жарко, тихо, — улыбнулась Маша, — правда, уже сегодняутром у меня было небольшое приключение.

Она рассказала о транспаранте на Краснопресненском бульвареи, пока говорила, заметила еще одну неприятную перемену в Рязанцеве. Онсовершенно разучился слушать. Он бессмысленно шарил глазами по бревенчатымстенам, теребил застежку часов, наконец резко крикнул:

— Галя!

Вошла Галина Дмитриевна, в руках у нее был поднос состаканами и кувшином.

— Вот, Машенька, морс клюквенный, домашний.

— Галя, почему так долго? Егорыч здесь, не знаешь? —отрывисто спросил Рязанцев.

— Я его не видела.

— Так поищи, выясни, уехал он или остался.

— Наверное, остался. Машина здесь. Галина Дмитриевна разлиламорс по стаканам и быстро вышла.

— Вы видите, какая она стала? — прошептал ЕвгенийНиколаевич. — Не вылезает из деревенской церкви, не снимает своего идиотскогоплатка. Развернется предвыборная кампания, надо будет пустить сюда телевидение,потребуются семейные сюжеты, а тут этот ее платок, постная физиономия. Да онавообще откажется сниматься, заявит, что все это грех, бесовство. Знаете, мневсе чаще приходит в голову, насколько было лучше и спокойней, когда она…

— Перестаньте, Евгений Николаевич. С ней сейчас всенормально. Лучше скажите, почему вы так напрягаетесь из-за Егорыча? Что-нибудьслучилось?

— Как будто вы не знаете. Убили Хавченко. Потом этогописателя, как его? Ну, который писал биографию Хача, — Рязанцев поморщился изащелкал пальцами. — Сказочная такая фамилия… Ладно, не важно, вы знаете, о комя говорю. С тех пор Егорыч ведет себя неадекватно. Он стал хамить.

— Погодите. Писатель Лев Драконов? — удивленно уточнилаМаша. — Разве ваш Егорыч был с ним знаком?

— Понятия не имею. Только знаю, что с ним на эту темубеседовала милиция. Кстати, ваш хороший приятель, тот майор, помните?

— Арсеньев? — Маша удивилась еще больше или сделала вид, чтоудивилась. Во всяком случае, слегка покраснела. Правда, Евгений Николаевичэтого совершенно не заметил, он продолжал раздраженно жаловаться на начальникаохраны.

— Полкан, холуй, пытается навязывать мне свою волю.Разговаривает со мной, как на допросе. Беспредельно хамит. И вообще, он нассейчас наверняка слушает.

Маша как будто пропустила мимо ушей последнюю фразу инарочито небрежно спросила:

— Хамит? Странно. Неужели он не боится, что вы простооткажетесь от его услуг? Ведь в конечном счете не вы от него зависите, а он отвас. Найдется немало желающих занять его место.

— Ох, Маша, это легко сказать. Я трудно привыкаю к новымлюдям, я вообще с возрастом все тяжелей переживаю всякие перемены, даже мелкие.Когда в моей жизни что-то меняется, у меня такое чувство, словно я потерялся внезнакомом городе, не знаю, куда идти, все чужое. А стоит освоиться,привыкнуть, и сразу скучно.

«Да, скучно, — вздохнула про себя Маша, — это, пожалуй,главная проблема. Он не может ни на чем сосредоточиться, кроме собственнойтупой усталости. Конечно, в таком состоянии он провалится. Его просто не станутслушать, рядом с ним даже воздух киснет, как молоко».

— Эти два года состарили меня лет на двадцать. Я все времязадаю себе один и тот же вопрос: «зачем?» Утром просыпаюсь и думаю: зачемначинать день? Что он мне даст? У меня нет ни настоящих врагов, ни друзей. Вот,допустим, ситуация с Егорычем. Он наглеет и хамит потому, что я его распустил,и ему на меня плевать. У него нет злого умысла. Но мне от этого еще гаже. Нетумысла, значит, обо мне вообще не помыслили, не подумали, пусть даже со злобой.Мною просто пренебрегли. Меня не заметили. Что может быть ужаснее?

Маша слушала, и ей казалось, что не было никакогодвухлетнего перерыва. Все продолжается. В принципе, рядом с Рязанцевым долженпостоянно находиться его личный психотерапевт. У него колоссальная потребностьизливать на кого-то поток своих душевных шлаков. Она говорила об этом Хогану иМакмерфи еще тогда, два года назад. Рязанцеву нужна нянька, неважно, ктовозьмет на себя эту роль: врач, друг, любовница. Конечно, в идеале — жена, но сженой опять проблемы. Они не понимают друг друга, ее образ жизни вызывает унего глухой протест, тоску и отвращение. На самом деле все просто. Рязанцевбезнадежно одинокий человек. Был бы он окончательным, однозначным фанатиком,которому ничего, кроме власти, не нужно, не страдал бы так. Но в нем слишкоммного намешано. Жажда руководить, командовать, возвышаться над толпой — ипростое естественное желание быть любимым, уткнуться носом в чье-то теплоеплечо. Это вещи несовместные, как злодейство и гений. Вот он и мучается,хнычет, теперь уже не по-детски, а по-стариковски.

— Евгений Николаевич, вы хотите участвовать в кампании? Вычувствуете в себе силы возглавить объединенную оппозицию? — спросила Маша,прервав поток его унылых откровений.

Он застыл, словно она только что вылила на него ведроледяной воды. Уставился на нее удивленно и гневно. Она улыбнулась ему.

— Хотите. Вижу, что хотите. Вот давайте об этом и поговорим.Но только не здесь. Предлагаю выйти и погулять немного.

Чистокровный русский князь, попросивший автограф, иперспектива полакомиться икрой смягчили сердце Рики Из клуба они с Рейчемвышли, держась за руки. В такси, на заднем сиденье, целовались. Григорьев сиделвпереди, рядом с шофером, и старался не попадать взглядом в зеркало заднеговида.

Самый большой выбор икры был в новом русском ресторане«Кремль» В отличие от прочих русских ресторанов, этот обошелся безпавлово-посадских платков, матрешек и балалаек. Хозяин был немец из бывшей ГДР,русских корней не имел, языка не знал. Он оформил свое заведение в стилесталинского ампира. Гипсовые колонны, золоченые колосья, серпы и молоты,скульптуры рабочих и колхозниц вдоль стен, хрустальные люстры и плафоны,расписанные как в московском метро.

— Вам должно здесь нравиться, — ободрил Григорьева Рейч. —нечто неопределенно ностальгическое. После развала Советского Союза ивоссоединения Германии русские и немцы чувствуют себя почти родственниками. Вовсяком случае, здесь многие стали увлекаться Россией, причем именно ее тоталитарнымпрошлым.

— Обожаю имперскую стилистику! — сообщил Рики. — Есть в этомвеличие, душевное здоровье, это вам не утонченный модерн начала века, это мощьмировых гигантов, мускулы, жесткость, определенность. Люди будущего,люди-клоны, будут жить в таких интерьерах.