Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Чарльз задержался в Монт-Роял намного дольше, чем следовало, и дольше, чем он планировал. Но для строительства нового, совсем небольшого дома важна была каждая пара рук, поэтому он просто не мог уехать. Строили новое пристанище на месте старого летнего домика, который был разрушен налетчиками, но не сожжен. Все бревна и доски, какие только удалось найти, или были треснуты, или обгорели. В результате появилось довольно диковатое сооружение, но оно, по крайней мере, могло укрыть от непогоды всех уцелевших – и белых, и черных – в едином пространстве, разделенном только занавесками.

Положение с продуктами было отчаянным. Их сосед Маркем Булл поделился с ними небольшими запасами муки и дрожжей. Так что у них был хлеб и рис со своей плантации, но больше почти ничего. Люди, иногда появлявшиеся на речной дороге, говорили, что голодает весь штат.

Поездка в Саммервилл подтвердила это. Будь у Чарльза хоть мешки золота, он ничего не смог бы купить, потому что покупать было просто нечего. Нашлась только вот эта газета, оставленная каким-то беженцем.

Мечтая о сигаре – он ни разу не курил с тех пор, как вернулся домой, – Чарльз дочитал подробное описание второй инаугурации Линкольна. Война могла еще продолжаться какое-то время, но президент явно уже скоро начнет распоряжаться завоеванным Югом, поэтому Чарльз должен был знать, что он думает.

На первый взгляд речь мистера Линкольна выглядела великодушно. Несколько раз он призывал «не испытывать ни к кому злобы» и проявлять «милосердие ко всем». Говорил о том, что надо «перевязать раны нации», «помнить о тех, кто нес на себе тяжесть сражений, позаботиться об их вдовах и сиротах». Желал «справедливого и долгого мира».

Все это прекрасно и весьма гуманно, думал Чарльз. Однако некоторые отрывки президентской речи заставляли предположить, что даже если Линкольн готов простить южан в человеческом смысле, то греха рабства он им никогда не простит. И пока эта позорная система не будет отменена, война не закончится.

…если Богу угодно, чтобы она продолжалась, пока все богатства, накопленные рабами за двести пятьдесят лет неоплаченного изнуряющего труда, не исчезнут, и пока каждая капля крови, выбитая кнутом, не будет отмщена другой каплей, добытой мечом… мы будем повторять: «Кара Господня праведна и справедлива».

Кара Господня. Чарльз снова и снова возвращался к этим двум словам на пожелтевшей газетной странице. Они словно выразили и еще больше подкрепили то, что он чувствовал после пожара. Твердое, хоть и подпорченное чувством вины убеждение, что война заканчивается именно так, как она и должна была закончиться.

И все же чем больше Чарльз думал, прислонившись головой к дубу и закрыв глаза, тем яснее понимал, что все могло сложиться совсем по-другому, если бы удача не отворачивалась от Юга так часто.

Если бы перед Шарпсбергом не нашли те злосчастные три сигары, завернутые в копию приказа генерала Ли.

Если бы Джексон не был ранен каким-то северокаролинским стрелком.

Если бы Стюарт не увлекся своим разведывательным рейдом во время Геттисбергской кампании и вовремя помог Ли.

Если бы интендантским ведомством управлял знающий человек, а не головотяп.

Если бы Дэвис больше заботился о простых людях и стране и меньше думал о том, как защитить свои философские принципы.

Если, если, если – что толку бесконечно повторять это? Они бы все равно проиграли. Они уже проиграли.

Однако в Виргинии война продолжалась. И он нашел лошадь. Эта война опустошила его изнутри, измучила, сломала и выбросила, как ненужную вещь, но он все равно должен был вернуться. Вест-Пойнт научил его, что долг – превыше всего.

Чарльз смял газету и отшвырнул ее. Когда он снова посмотрел на дождь, ему показалось, что он видит Гус и она улыбается ему.

Он прикрыл глаза ладонью, задержал на полминуты прекрасный образ, убрал руку…

Гус исчезла.

С трудом встав на ноги, он вдруг ощутил невыносимую тяжесть тела, словно весил все семьсот фунтов, и, все еще прихрамывая, пошел искать своего мула, взяв с земли старый незаряженный кольт, обломок сабли, который в крайнем случае мог послужить кинжалом, и цыганский плащ из лоскутов тряпья. Еще до темноты он попрощался со всеми и поехал на север.

Вечером Вербного воскресенья Бретт и Билли гуляли по лавровой роще на холме за Бельведером. Завод отдыхал, как всегда в праздники, хотя часть печей все же работала и над несколькими трубами поднимался дым. В теплом душистом воздухе пахло весной. Ровные ряды улиц, спокойная лента реки и закат над горами наполняли раскинувшийся внизу пейзаж нежными оттенками серого и розовато-лилового с маленькими бледно-оранжевыми вкраплениями.

Утром они ходили в церковь, потом был большой праздничный обед, куда пригласили и мистера Уотерспуна, и с тех пор Бретт мысленно повторяла две вещи, которые хотела сказать мужу. Первая напрямую относилась к скорому окончанию войны, вторая – с меньшей очевидностью.

Бретт уже знала, как изложить Билли и то и другое, и даже подобрала нужные слова, но ей хотелось сделать это в подходящей обстановке. Поэтому она и предложила прогуляться, а теперь почему-то разволновалась и не могла заставить себя заговорить.

Билли, похоже, был доволен прогулкой в тишине, он наслаждался весенними сумерками и ощущением руки Бретт в своей ладони. Они дошли до метеоритного кратера, который обнаружили перед тем, как весной шестьдесят первого Билли вернулся в армию, в тот вечер, за коим последовало так много перемен в жизни самой Бретт и жизни всей страны, что порой они больше напоминали череду театральных сцен, наблюдаемых с балкона, чем подлинные события с ее собственным участием.

Она увидела, что в кратере наконец-то выросла трава, закрыв примерно две трети его склонов. Но на дне отравленная земля по-прежнему оставалась голой.

Может, стоит начать со второй темы, подумала она, когда они подошли к следующему холму. Нет, лучше все-таки прежде разобраться с первой.

– Как по-твоему, скоро Мадлен сможет поехать в Южную Каролину?

– Говорят, из армии Ли там уже почти никого не осталось, – немного подумав, ответил Билли. – Джо Джонстон тоже уходит. Едва ли они простоят там больше нескольких недель. Мне кажется, в мае, а то и раньше она вполне может вернуться.

Она взяла его другую руку и повернулась к нему лицом в угасавшем свете сумерек:

– Мне бы хотелось поехать с ней.

– Я так и предполагал, – улыбнулся он.

– Но не только по той причине, о которой ты мог подумать. Да, я действительно очень хочу увидеть, что стало с нашим домом, но это не все. Главное… – Собравшись с духом, она посмотрела мужу прямо в глаза. – Не уверена, что ты это одобришь… Я хочу пожить там какое-то время. Негры станут свободными, и им понадобится помощь, чтобы приспособиться к переменам.

– Прости меня, но ты говоришь как хозяйка плантации, проявившая великодушие.