В свободном падении - Антон Секисов

что буду чувствовать себя гадко, но почему-то радовался, как дитя. Какие-никакие, а 5 тысяч человек — толпа народу, о которой большинству групп и не мечтать. Не в том положении мы, чтобы заниматься чистоплюйством — всё-таки решил я.

Винные пары и лёгкая весенняя погода мешали быть принципиальным и строгим. В такой легкомысленной обстановке можно быть только молоденьким и глупеньким, совершенно беспринципным гедонистом. Таковым я и был.

Филипп разобрался с первой бутылкой и потянулся за второй. В этом движении я угадал некоторую, очень незначительную, но стыдливость. У Филиппа совсем не было денег, потому что, напомню, Филипп не работал нигде и никогда. Возраст же «карманных денег» он, если честно, давно перерос. Хотя всё же какие-то суммы ему передавали из жалости дед и бабушка. Что Филипп проделывал с этими суммами, насколько они были малы или велики, мы не знали. Так или иначе, всё, что покупалось нами на совместных посиделках, было куплено мной либо Кирой. Либо Вадиком иногда. На все претензии Филипп реагировал воинственно: «Я, блядь, магистр изящных искусств, — кричал он и бил себя в грудь, — где мне, по-вашему, искать работу?». Впрочем, стыдился безденежья Фил только с нами, нищету он легко компенсировал наглостью, с которой он стремительно заполнял собой всё незанятое пространство любой вечеринки: он сметал всё недоеденное, выпивал всё недопитое или допиваемое недостаточно быстро, насиловал всё, что недостаточно сопротивлялось. С одинаковым энтузиазмом он поглощал все блага цивилизации: бабушкины соленья, одеколон, гашиш, пряники. Мне было противно это его буйное потребительство, а также привычка вонять носками и всё время просить взаймы. В остальном Фил был, по-своему, прекрасен.

Конечно, играла музыка. Она доносилась из динамика Кириного телефона, валявшегося на парапете, в двух сантиметрах от пустого воздуха. Телефон исторгал из себя одна за одной, совершенно несовместные друг с другом песни: рафинированные «Suede» сменялись сермяжным Чижом, который, оглянуться не успеешь, растворялся в беспорядочных переборах нилянговской гитары. А потом, поверх всего это винегрета, скакал, утрамбовывая его в однородную массу, какой-нибудь совсем уж неожиданный Бой Джордж. Мы вполуха прислушивались к этим непредсказуемым звукам, пили и смеялись, дожидаясь триумфального появления Йоко-Ани. Она, как всегда, задерживалась на работе. В субботу, в выходной день. Пока Йоко не было, Вадик вываливал на нас все свои привычные романтические глупости, которые не решался произносить при своей подруге-хозяйке. Осколки прежнего, безрассудного Вадима.

— Мы должны ехать в Лондон, или Нью-Йорк, — вещал он взволнованно, — здесь никаких перспектив, вы же понимаете, друзья, здесь может существовать только блатняк или, в лучшем случае, наш родной говнорок… А в одном Лос-Анджелесе только какой-нибудь спид-металл играет пятьдесят радиостанций!

— Да там до хрена своих хороших музыкантов, непонятно разве? — вяло поддержал беседу Фил, скорее из-за того, что пил алкоголь и на Вадиковы деньги купленный тоже.

— Так а мы ведь плохие, бездарные! Потому и не затеряемся, — Вадим хохотнул над своей шуткой, и водосточная труба отозвалась ржавым смехом. Я приблизился к нему с целью взять сигарет. Он посмотрел исподлобья, усталый и пьяный. Хотел сказать что-то, но лязгнула дверь, в проёме образовался знакомый силуэт, тонкие каблучки уверенно зацокали по ровной кровле, поднося к нам быстрое, спортивное тело Йоко-Ани.

— Как поживаете, горе-музыканты? — спросила она покровительственно, одарив нас надменной улыбкой. Триумфатор, герой, она надеялась, видимо, что благодарная чернь сейчас же кинется лобызать ей ноги. Но нет, этого не произошло. Только Вадим подошёл и, смущаясь, чмокнул её в губы.

А когда-то давно Аня остерегалась, даже боялась нас. В те времена она была тихой, опрятной студенткой с соседнего юридического либо ещё какого-нибудь экономического факультета, ходила по университетским коридорам, прижимаясь к стенам, в простых очках и с заплетённым понурым крысиным хвостиком волос сзади. На свою беду наш гитарист однажды столкнулся с неприметной девушкой в студенческом общепите. Неуклюжий Вадим, проходя, то ли пролил на неё компот, то ли задел по голове локтем, в общем, знакомство состоялось, и на следующий день уже были розы в целлофане и «Кофехауз». Оценивающие взгляды и застенчивые улыбки. Непреднамеренная близость в переполненном вагоне метро. А потом, на дне рождения Вадима, он впервые представил нам её, уже сожительницу, широко и свободно разместившуюся в квартирном пространстве. Фамильярная с Вадиком и её матерью, на нас она бросала пугливые взгляды и старалась всячески угодить и вообще на всякий случай держалась подальше. Она подала к столу жирное мясо и салат из морских гадов. Особенно неприятны были маленькие осьминожки, синюшные и скрюченные. Я вылавливал их вилкой и складировал отдельно от себя. Сложно представить себе более мерзкое создание, чем осьминог, наделённый одновременно щупальцами и клювом. Аня осторожно пыталась убедить меня, что у таких маленьких экземпляров не бывает клювов, но я откладывал мёртвые тушки всё равно.

Аня была удивлена моей брезгливостью, так как находилась во власти всех стереотипов о панк-музыкантах. Она предполагала, что друзья Вадима никогда не моются, питаются содержимым мусорных баков и запивают его водой из луж. Увидев же в нас умеренно адекватных людей, которые, во всяком случае, не собираются рвать на куски и опрыскивать из баллончика её шубу, крушить мебель и плевать ей в лицо, она успокоилась и тотчас предъявила нам свою истинную сущность.

Прекратив суетливо накладывать нам своих морских салатов, она уселась во главе стола и повелительным тоном отослала меня за дополнительным майонезом, а Фила — с пакетом мусора. С этого и началось наше долгое противостояние, наша мучительная и неравная борьба за бессмертную душу Вадика.

— Ну что, как жизнь половая, приятель? — спросил он меня, употребив фразу, подслушанную им, наверное, в одном из американских ситкомов.

— Да, в общем, своим чередом, — я сунул в рот тонкую сигарету и вернулся на место.

— Он теперь не только одевается, но и говорит, как педик, — возмутился Филипп. — Что это ещё за черёд такой?

— Джентльмены, — говорю, — оставляют свою личную жизнь при себе.

— Джентльмены — да, но от тебя мы ждём всех скабрёзных подробностей.

— Боже мой, почему вы не могли обсудить своё грязное бельё без меня?.. — проворчала Аня, также закуривая сигарету и придвигаясь поближе.

Я рассказал им про Майю. Рассказал тезисно, телеграфным стилем, избежав желаемой всеми демонстрации грязного белья.

— Зачем ты связался с этой психопаткой? — раздражилась Кира ещё в начале моего рассказа, но, чтобы высказаться, подождала до конца. Я только пожал плечами.

— Люблю психопаток… — вставил замечание Фил. Филипп всех любил.

— Нет, она ведь реальная сумасшедшая, — настаивала Кира на своём, — запросто может взрезать вены и броситься, как Филушка-дурачок, из окошка.

— Крэйзи, крэйзи, бэйби, — пропел Фил вкрадчивым дурным голосом, возложив руку себе на промежность.

— А чего бросаться-то? — возмутился я. — Ведь не было