В свободном падении - Антон Секисов

— Ну, как дела? — спросил он, посмотрев на нас обоих.

— Тебе насрать на мои дела, и на его тоже, — сообщил парень с разноцветной бородой, не глядя ни на меня, ни Фила.

— Это кто такой? — спросил Фил с вызовом.

Я пожал плечами, допил свой коктейль, позвал бармена, чтобы заказать ещё. Он не услышал.

— Разговоры… — продолжал бородатый. — Смотрины и разговоры — вот два излюбленных занятия для бездарных умов. Вы приходите говорить и таращить глаза сюда, в бары, специально, чтобы любоваться такими же, как вы, бракованными изделиями природы, и обмениваться друг с другом своими банальными глупостями под грохот музыки, который, о, вы втайне рассчитываете на это, заглушит их все, целиком.

И снова вернулся к своей книге, довольный собой.

— Можно, я ударю его головой об стол? — попросил Филипп.

— Будь так любезен.

Филипп двинулся на него.

— Отлезь от меня, животное! — бородатый брезгливо сомкнул губы, но на всякий случай встал. Намечалась драка.

— Мне, пожалуйста, один Лонг-Айленд, — сказал я бармену, поймав его за рукав. Он рассеяно кивнул и пошёл наливать кому-то пиво.

Тем временем эти двое принялись неумело бороться. Филипп попытался ухватить бородача за горло, но вместо этого попал ему пальцем в глаз.

— Ты что творишь, обезьяна! — закричал бородач, хватаясь за лицо.

— Прости, друг, я хотел схватить тебя за шею…

— Ты ослепил меня, лишил меня глаза…

Бармен поставил передо мной коктейль. Скользнул по вяло дерущимся своим взглядом и ушёл на другой конец стойки. Я достал из стакана трубочку и положил перед собой. Крупные куски льда, как буйки, качались на поверхности в тёмной, лимонного оттенка жидкости. Внезапно я почувствовал, что не хочу его пить, не хочу смотреть, как эти двое вяло дерутся и утешают друг друга, как бармен смотрит на меня глупым тоскливым взглядом, как вокруг разнообразно корчатся сотни вспотевших, энергичных тел.

А хочется мне, например, стоять на балконе и смотреть, как мой сосед Митя бежит по раскисшей земле, борясь с лишним весом, усталостью, непогодой. Чтобы при этом самому стоять, укутавшись в плед и жадно, глубоко затягиваться сигаретным дымом. Или никуда не смотреть, молчать, лежать с закрытыми глазами и слушать, как соседи гремят кастрюлями, или смывают воду в унитазе, как неизвестная, скрытая от меня жизнь копошится в квартире под полом. Я закрыл глаза и сразу представил семью гномов, которые сидят там у меня, в черноте подполья, включив ночник или растопив крошечный камин, сидят близко друг к другу, в уютной тесноте и смотрят свой крошечный телевизор.

Но вот появилась Нина. Она была в узких светлых джинсах и трогательной красной кофточке в горошек. Платья такой же расцветки иногда носили асексуальные советские барышни на плакатах. Обычно они изображались в таких платьях вместе с зерном, или с глуповатыми молодыми качками, демонстрировавшими улыбки и бицепсы. Но на Нине кофточка сидела прекрасно. Рыжая копна волос была пережата резинкой и струящейся волной опадала на плечико. Она сразу заметила меня и уверенно пошла сквозь толпу. Я с трудом улыбнулся и взмахнул рукой. Бородатый парень и Фил тем временем, не таясь, распивали вторую бутылку водки, за которой успели сходить в ближайший магазин. Фил с умилением смотрел на бороду бородача, оглаживая её взглядом, бородач с вдохновением продолжал вскрывать социальные язвы.

— Человечество стремительно деградирует, — вещал он. — Казалось бы, куда дальше? Но нет, умудряется. Набили желудки и теперь требуют говна всякого — свободы слова, духовности, перевыборов. Те, кого недокормили, становятся имперцами, любителями жёсткой руки, всякого там царизма-сталинизма. Так называемые патриоты. Но что такое патриотизм, как не очередное наебалово? Что есть наше государство и наш народ? Горстка угрюмых страдальцев, которые предпочли жить в грязи и холоде 8 месяцев в году, просто из-за того, что им было лень тащить свою бледную жопу в тропики.

Нина деликатно замерла, хлопая ресницами. Я с удовольствием уступил ей свой стул, на котором не хотелось сидеть, и напиток, который больше не хотелось пить. От неё пахло не грушей, вернее, не только грушей, но и ещё чем-то, наверное, ананасом. Грушей от волос, а ананасом от шеи, рассудил я. Поцеловал её даже не в щёку, а рядом с щекой, в нежный пушок на щеке. Не было сил целовать крепко. Бородач и Фил не сразу заметили молчащую девушку, но когда заметили, сами замолчали. Филипп был почему-то не похотливый, а грустный, глаза его увлажнились, но не от похоти, а как будто от слёз. Он сдержанно пожал ей руку и не полез целоваться. Нина посмотрела на меня растерянно. «Наверное, устал», — ответил я ей про себя, можно сказать, телепатически ответил. Бородач же смутился и потупил взор.

— Знакомьтесь… — сказал я. — Нина — это какой-то бородач. Какой-то бородач, знакомься, Нина.

— Меня зовут Виталий, — представился он. Имя Виталий ему шло. Шло его разноцветной бороде. Он посмотрел на Нину оценивающе, потом, также оценивающе на меня, потом на нас обоих, сделал большой глоток из стакана и отвернулся. Потерял интерес.

— Давай уйдём отсюда. Тут душно и шумно, — сказал я Нине в самое ухо. На ухе у неё тоже был лёгкий пушок, прозрачный.

— Зачем же я ехала сюда? Нет, давай посидим хотя бы чуть-чуть.

Я заказал ей коктейль, виски с колой. Изучил кошелёк, карманы. Денег осталось всего ничего, несколько розоватых бумажек. Мы выпили по одной виски-коле.

— Что-то я совсем ничего не почувствовала, — сказала Нина, мгновенно поглотив стакан. Я заказал ей ещё один, благо бармен оказался под рукой.

— Наверное, они туда виски совсем не наливают, — снова пожаловалась Нина, снова жадно поглотив коктейль.

«Может, тебе водки заказать?» — подумал я не без злобы, но не озвучил вопроса вслух. И заказал ей ещё два коктейля в течение пяти минут. Деньги кончились.

Стоять было тяжело и неудобно, об меня тёрлись мокрые и подвижные мужские тела. Я предложил ей допить коктейль, а потом пойти на крышу. Она неуверенно кивнула, возможно, вообще не услышала меня. Музыка стала ещё громче и народу будто бы даже ещё прибавилось. Подошли Йоко и Вадим, довольно пьяные. Я это сразу понял, по цвету лиц. Йоко от алкоголя делалась красная-красная, распаренная, Вадик делался бледный-бледный, как труп.

— Где вы были? — спросил я.

— Там, — ответил Вадим, не показав ни одной частью тела, где это «там». Йоко согласно кивнула, поддерживая его за руку.

— А Кира такая пьяная, — сообщил заплетающимся языком Вадим. — Клеилась вон к тем хиппарям, — Вадик показал пальцем куда-то в сторону хмурых охранников и сразу безвольно бросил руку, как плеть. — Потом стащила со стены портрет Че Гевары, целовала его в