Улыбочку! - Омер Барак

И в то же время источник всех наших проблем.

Но это были еще цветочки, потому что настоящей проблемой – я понял это после исчезновения Яары, но по сей день так и не постиг до конца, – стало то, что я никогда не был один. Все мои воспоминания можно разделить на две части: я с семьей и я с Яарой. А в те редкие моменты, когда я все-таки бывал один – в часы, когда Яара была на занятиях, в самолете, у своих родителей, – мою голову заполнял лишь страх, гнев на родителей и тоска по Яаре.

И вот впервые после моего возвращения в Израиль я не думал ни о том, ни о другом.

А думал о том, как мне повезло, что Лираз видела мой триумф.

– Как было здорово, дядя Йони! – воскликнула Яэли, протягивая мне руку и позволив себе, наконец, прикоснуться ко мне.

– Так, значит, я ни разу не выиграла просто потому, что не наигралась в детстве? – спросила Лираз, недоверчиво глядя на экран аттракциона.

– Просто вы не такой умелый водитель, как я. – Сложив руки на груди, я ждал от нее похвалы.

– Это ты здесь такой крутой, а в действительности небось ездишь не быстрее сорока километров в час, – засмеялась Лираз, и от звука ее смеха мне стало хорошо на душе.

– Я уж и не помню, когда сидел за рулем в последний раз, – признался я, пожимая плечами, – но уж точно не в Лондоне.

– С Лондоном мне все ясно. Но как ты умудрился никуда не ездить в Израиле?

– А куда мне здесь ездить? – невольно вырвалось у меня.

– Но ведь ты сказал, что вернулся несколько месяцев назад.

Лираз окинула меня изучающим взглядом, но без капли осуждения.

– Верно, – ответил я, глядя под ноги.

– Так как же… Ты что, не ездил к друзьям?

– У меня их нет.

– А на свидания?

Я лишь молча усмехнулся.

– Так что, – спросила Лираз, – у тебя нет никого, кроме твоей семьи?

Это временно, хотелось ответить мне. Лишь до тех пор, пока не вернется Яара. Но тут же понял, как странно выглядел бы подобный ответ в глазах человека, который через тридцать часов будет наблюдать за порядком на свадьбе той самой Яары и сидит со мной вовсе не ради приличия и не из жалости, а просто потому, что я – подозреваемый номер один.

И, несмотря на то что Лираз – главное препятствие на пути к возвращению единственной женщины, которую я люблю, я сижу тут именно с ней, потому что, кроме нее, у меня никого на свете нет.

И лишь сейчас я понял, что одиночество мое длится уже целую вечность.

– Странно, – произнесла Лираз, пожав плечами. – В таком случае они должны быть очень довольны этим обстоятельством.

– Просто между нами нет ничего общего.

– Кроме того факта, что вы – одна семья.

– Очень уж мы разные, – произнес я шепотом, чтобы Яэли меня не услышала.

– По правде говоря, я тебя понимаю. – Подойдя к распределительному щитку, Лираз включила лампочки, осветившие огромный зал и надпись над входом: «Детское царство». – Когда ты описываешь все именно таким образом.

– Правда? Даже вам это бросилось в глаза?

– Конечно, – ответила Лираз. – Они относятся к породе людей, которые считают, что лишь они одни правы, а все вокруг ошибаются. Верно я говорю?

– Да, – признался я. – Абсолютно!

– Целый день пытаются проломить лбом стену, – улыбнулась Лираз. – Все вокруг говорят им «нет», а они все никак не повзрослеют.

– Точно!

– Поправь меня, Йони, если я ошибаюсь. – Улыбнувшись, Лираз подошла ко мне так близко, что я снова почувствовал запах жвачки. – Но разве не по той же причине ты стал фотографом?

И тут мне снова захотелось удавить ее. Мало того что все всю жизнь говорили обо мне гадости, но утверждать, что лучшее из того, что было у меня в жизни, случилось лишь потому, что я похож на остальных членов моей семьи, – это уже слишком.

– Это вовсе не одно и то же, – ответил я, огромным усилием воли сохраняя самообладание.

– Абсолютно то же самое, – возразила Лираз, достав из кармана мобильник и набрав что-то на клавиатуре.

– Но они пытались помешать моим мечтам исполниться.

– Не заметно, чтобы тебе это так уж помешало.

– Они никогда не пытались понять меня.

– Ну и что? – спросила Лираз, что-то печатая. – Они старались, чтобы ты хорошо учился, думали о твоем будущем и не знали, что у тебя есть одно из тысячи отклонений, о которых в их поколении никто не задумывался.

– Нет у меня никаких отклонений.

– Не рассказывать им ни о чем и думать, что они сами догадаются? По мне, так это самое настоящее отклонение.

– Кто вы вообще такая, чтобы говорить мне подобные вещи?! – Нет, это переходит уже все границы. – Вы ничего обо мне не знаете!

– Я знаю о тебе достаточно, а вот ты действительно не знаешь обо мне ничего. Так вот я, потерявшая мать в восемнадцать лет и живущая с впавшим в депрессию отцом, знаю гораздо лучше тебя, что семья – это все, что у тебя есть. Так что кончай со своими глупостями и обрати на них внимание.

– Нельзя ли потише? – прокричала с карусели Яэли, завершая неизвестно какой по счету круг. – А то у меня сейчас уши отвалятся.

Первым моим побуждением было сделать что-нибудь и немедленно, пока эта девочка не превратилась в Деклу, которая в девять лет начала жаловаться родителям, что от меня много шума и что я мешаю ей делать уроки и вообще дышу и существую. Но когда она приказала: «Сфоткай меня, дядя Йони! Хочу, чтобы мама увидела, как я катаюсь», я понял, что пароход уже уплыл. Передо мной находилась точная копия ее матери.

Обычно в подобных случаях я ссылался на отсутствие фотоаппарата. Мама просила меня сделать несколько фотографий на Песах, Декла умоляла сделать фото Яэли в день ее рождения, а иногда мне и самому приходила в голову мысль взять в руки камеру и пройтись по набережной в надежде, что приступы страха, начавшиеся после посещения больницы Святой Марии, наконец-то оставили меня в покое.

Но я боялся обнаружить, что все осталось по-прежнему.

А еще больше боялся того, что приступы все-таки прошли.

И каждый раз мне хотелось, чтобы кто-нибудь спросил: «Что случилось, Йони? Почему ты больше не фотографируешь?»

Но никто так и не спросил.

– Ну же, дядя Йони! Сфоткай меня!

Не раздумывая ни секунды – то ли потому, что хотел доказать Лираз, что стал фотографом по призванию, то ли потому, что хотел показать ей