Улыбочку! - Омер Барак

столе уже не осталось, – а лучше пойди и принеси колбасы, которую она любит, иначе в обед тебе самому придется искать ей еду.

Не обращая на нее внимания, Яэли полила блин сиропом и настолько отключилась от всего происходящего, что я вдруг подумал, а не моя ли это дочь.

Нам с ней будет о чем поговорить. Я смогу научить ее, как еще можно не быть похожей на всех остальных членов семьи Элул. Она родилась до нашей встречи с доктором Бартовом, и с ее существованием я как-то сумел примириться. Вот Офека, родившегося через месяц после Святой Марии, я на дух не переношу – разве это справедливо, что Амихай уже дважды отец, а я могу и вовсе им не стать?

Но раз уж я не могу стать отцом, то дядей Яэли я точно могу стать. Почему стать? Я и есть ее дядя. И в отличие от моей несостоявшейся дочери она жива, она здесь, а с такими родителями, которые ей достались, ей уж точно потребуется вся моя помощь и поддержка. А у меня наконец появится родственная душа, кто-то, кому можно будет корчить рожи, когда бабушка с дедушкой возьмут ее в ресторан и начнут свой вечный, но всегда одинаково заканчивающийся спор, оставлять ли официанту чаевые.

Я еще раз осмотрелся по сторонам, пристально вглядываясь в каждый стол, в каждую очередь. На корабле Яара или не на корабле, здесь ее точно нет. И дочери нашей здесь тоже нет. Пора бы мне уже перестать горевать о том, чего нет, и подумать о том, как сделать так, чтобы это не повторилось впредь, сколько бы труда для этого ни потребовалось.

– Постой, лапкин, – произнес я, увидев, что Яэли, будучи не в состоянии решить, с какого конца приступить, медленно поворачивает перед собой тарелку – слишком близко к краю стола. – Давай я тебе его разрежу.

– Нет, Йони! – закричала Декла с противоположного конца зала, уронив все, что держала в руках, на пол, но нисколько не заботясь об этом. – Нет!

Нет. Всегда нет. Вечно я под постоянным контролем. Даже помочь племяннице мне нельзя. Даже это в нашей семье превращается в предмет споров и обсуждений.

Не обращая внимания на крик Деклы, я решительно воткнул вилку в центр блина и быстрым движением разрезал его пополам. Потом на четыре части. На восемь. Яэли изумленно смотрела на меня округлившимися глазами, словно до нее только теперь дошло, от какой участи я ее спас, а ее трясущиеся губы, казалось мне, безмолвно шептали слова благодарности.

Вот теперь, Яэли, у тебя есть долгожданный дядюшка, и ты больше не одна в этой дурацкой семейке.

– А может, хочешь что-то более интересное? – спросил я. – Например, квадраты или тре…

Но не успел я закончить предложение, как леденящий душу крик Яэли, вопящей так, словно ее резали на тысячу частей, заполнил все пространство ресторана.

– Положи нож, козел! – вскочил на ноги Амихай, опрокинув плошку со сметаной. – Что ты себе позволяешь?

– Целый! – продолжала вопить Яэли, обливаясь слезами. – Я хочу целый!

– Знаю, милая, знаю. – Отодвинув меня в сторону, Декла прижала Яэли к груди и принялась гладить ее длинные каштановые волосы. – А вот дядя Йони этого не знал.

– Целый!

– Хорошо, миленькая, хорошо. Мы возьмем новый с тарелки…

– Не хочу с тарелки! – закричала Яэли, указывая на длиннющую очередь за блинчиками, образовавшуюся по той причине, что все они уже были на нашем столе. – Хочу оттуда!

– Но, миленькая, этот ведь точно такой же, – нанизав блинчик на вилку, Декла поднесла его к глазам Яэли, – видишь?

– Новый!

– Посмотри…

– Новый!!

– Но, милая…

– Новый!!!

– Прекрасно, Йони, – пробурчала Декла, бросив на стол нож и вилку. – Снова ты все испортил.

А ведь когда-то мы были одной семьей. Случалось даже, что отец бросал меня на кровать и щекотал так, что я чуть не лопался от смеха и от счастья. А мама, забирая меня с тренировок по дзюдо, на которых я сам настоял, учила меня румынским песням и смеялась. А когда я спрашивал, нельзя ли купить мне мороженое в ближайшей лавке, отвечала, что дома есть печенье, и снова смеялась. И хоть я не понимал, в чем заключается связь между мороженым и печеньем, сам факт того, что я рассмешил маму, радовал меня.

Иногда Декла сама, по собственной инициативе, заходила ко мне в комнату и спрашивала, не хочу ли я поиграть с ней во что-нибудь. А иногда я сам ждал, когда это случится снова.

А еще я помню, как каждую зиму[11] при первом проблеске молнии на пороге моей комнаты появлялся Дан, завернутый в одеяло, с плюшевым слоненком в руках, и стоял, уставившись в пол, не произнося ни слова, до тех пор пока я не спрашивал его: «Хочешь со мной спать, Дан?», а потом забирался ко мне в кровать и прижимался ко мне при каждом раскате грома, сотрясающем дом.

Но все это осталось в прошлом.

– Новый! – продолжала кричать Яэли, бросаясь пластмассовыми ложечками в голову Деклы.

– А давай мы положим тебе с дедушкиной тарелки, – попыталась спасти положение мама. – Он новый. Он только что его взял.

– Раньше рак на горе свистнет, – пробурчал отец, втыкая в блин вилку. – Пусть ее отец пойдет и отстоит всю эту очередь.

– Но, Ицик, ребенок ведь плачет.

– Тогда отдай ей свой, Рути.

– Когда я не буду знать, что делать, я тебя спрошу, а пока что молчи.

– Новый!!

– Давай я сделаю тебе из него динозавра, – попытал счастья Амихай. – Ты хо…

– Не хочу динозавра! Хочу новый!

– При чем здесь динозавр, Амихай? – упрекнула его Декла. – Ты хочешь, чтобы она плохо спала ночью? Пойди уже и принеси ей блинчик.

– Новый!

– А посмотри сюда, Яэли, тут есть…

– Не будет тебе нового! – закричал я, ударив по столу кулаком с такой силой, что люди, сидящие за соседними столами, обернулись. Водопад слез на мгновение прекратился, и Яэли с интересом посмотрела на меня. – Не будет, понятно? Даже если ты будешь кричать до завтрашнего утра.

– Йони!

– Этого блинчика больше нет, поняла? Я разрезал его, и его нельзя соединить. Так что для твоей же пользы советую тебе заткнуться и перестать думать об этом гребаном блинчике…

– Йони! – вмешался Амихай. – Язык!

– Вот так так! – удивленно посмотрел на Амихая Дан. – То, что он советует ей заткнуться, тебя не волнует. Тебе мешает слово «гребаный».

– Да вы что, рехнулись все? – произнес Амихай чуть не плача.

– Мамочка, – вступила Яэли, смахнув с глаз слезы, – а папа сказал «рехнулись».

– Нет-нет, – попытался исправить положение Амихай. – Папа