Катья - Эмма Тополь

В нашем гостиничном номере у меня в чемодане хранились все деньги – около сорока пяти тысяч наличными. Если нас ограбят – мы не сможем никуда уехать, и мой план рухнет. Но и таскать с собой такую сумму – не менее опасно.

Вот и теперь, влетев в полутемный номер и увидев валявшегося на кровати Дэвида, я с облегчением выдохнула:

– Все, послезавтра будут готовы паспорта, и мы улетим в Европу!

Дэвид мельком взглянул на меня и снова уставился в телевизор. Я легла рядом и взяла его влажную горячую руку в свою. Он не сопротивлялся, что уже было большим достижением – в последние три дня не позволял прикасаться к себе. По ночам откатывался на край кровати и затихал. А мне все это время тоже было как-то не до любовных нежностей, я уставала от страха, что нас найдут, от беготни по Бруклину в поисках поддельных документов. И, кстати, продолжала бы бегать еще долго, если бы не случай.

На второй день нашего приезда в Нью-Йорк я зашла в ресторан «Гамбринус», чтобы быстро перекусить и сообразить, куда мчаться дальше, и там встретила свою однокурсницу. Она была в компании молоденьких, громко хохучущих женщин и грузных загорелых мужчин старше сорока, в дорогих костюмах, темных рубашках с одноцветными галстуками, словно все они работали в одном мужском магазине одежды. С ними сидел какой-то, как они все говорили, знаменитый писатель, но я его имени не знала и не понимала, почему он так перед всей этой компанией лебезит. Вероятно, они оплачивали его известность. Писатель зыркал на меня глазами, невпопад рассказывал старые анекдоты, но большую часть времени многозначительно молчал и, опережая всех, разливал водку.

Моя сокурсница, Галя Глушанок, заметно округлившаяся с тех пор, как я ее видела в Москве в институте, не знакомя меня ни с кем, заставила пересесть к ним за стол и, крепко держа за руку, долго рассказывала, как ей было трудно на первых порах в Америке.

Чего ей только ни приходилось делать! Убирать чужие квартиры, сидеть с детьми, которых она ненавидела, ухаживать за капризными, выжившими из ума старухами-американками, мыть посуду в ресторане... О работе художником-оформителем она и не мечтала. Из «творческих» (она с презрением произнесла это слово) предложений за все это время было только одно: подгонять цвета на фальшивых документах. Деньги были огромные, и хотя для нее в то время любая сумма казалась подарком судьбы, она отказалась. Зачем ей такой риск?

– Галка, подожди, ты подделывала документы?

– Ну... только один раз... – Галя испуганно поджала ярко накрашенные губы. – И то не закончила...

Через десять минут у меня в руке уже был телефон Наума Борисовича, который свяжет с кем нужно.

– Катька, ну зачем тебе такая рисковая работа? – Быстро охмелевшая Галя припадала к моему плечу, и ей казалось, что она шепчет, хотя за столом все ее слышали.– За это сесть можно! Если хочешь, я тебя познакомлю с хозяином магазина в Манхеттене, он русской «клюквой» торгует. Будешь для него деревянные яйца или шкатулки расписывать. А документы – это тюрьма на полную катушку!

– Мне деньги нужны, – я пыталась высвободиться от нее. – Быстро и много. Для развода.

– А мне кто-то в Москве говорил, что ты замужем за богатым американцем и что у тебя все в порядке, даже в галереях выставляешься. Неужели разводитесь?

– Да, Галочка, не сошлись характерами.

– Ну вот, пожалуйста! Я всегда знала, что нам с американцами не о чем разговаривать! У них все мужики словно мешком прихлопнутые. Не смейтесь, это чистая правда! Я спала с несколькими. Это, конечно, приятно, когда о тебе беспокоятся, каждый раз спрашивают: а ты как любишь? а как тебе нравится? а ты не будешь против, если я это сделаю? Не буду, не буду, только сделай уже! Нет, правда, мы же не привыкли об этом разговаривать! Наш мужик – он безо всяких там вопросов, берет тебя, и все! А эти – сто раз спросят разрешения, двести раз извинятся и потом сделают то же самое! Черт-те что!

Под хохот компании мне удалось не прощаясь сбежать от разболтавшейся подруги. Галка была права. Телефон, который она дала, был тот, что нужен. Наум Борисович помог, он направил меня к Эдику из Баку, бывшему журналисту, который, по словам Наума Борисовича, как раз и организовывал такие дела. И теперь через три дня у меня на руках будут новые паспорта!

Минут через пять Дэвид, продолжая смотреть телевизор, без особого интереса спросил:

– Куда мы летим?

– Куда хочешь – в Париж, в Лондон? Или, может быть, в Мадрид? – Я чуть придвинулась к нему.

– Я хочу в Сан-Франциско. Домой...

– К мамочке? – насмешливо спросила я.

Он отвернулся от меня, резко поднялся, на ходу выключил телевизор и, с силой хлопнув дверью, скрылся в ванной. Оттуда послышалось, как вода с хрипом и стоном рванулась из крана.

Я не понимала, как себя с ним вести. Может быть, мальчишка прав, надо позвонить Ларри, во всем признаться и... И что потом? Суд. Копание в моем прошлом, запутанное настоящее и на десерт – совращение семнадцатилетнего мальчишки, сына моего мужа.

Мне вспомнилось лицо Ларри, стало жаль его. Милый, добрый, очень правильный, он не заслужил, чтобы с ним такое произошло. Ему нужна такая же, как и он, славная улыбчивая американка, с которой ему было бы просто и легко, – но не повезло: он приехал по делам в Нью-Йорк и встретил меня на приеме в российском консульстве.

Я попала туда случайно, с приятельницей, которая часто, как она говорила, «снимала» там мужиков. Она пригласила меня, и я, надо признаться, без особой надежды, согласилась. А Ларри пришел туда с начальником, у них тогда дела с русскими еще только начинались. Так мы и познакомились – за блинами с икрой и водкой с клюквенным соком.

Вино кончилось, оставалась только в неограниченном количестве водка. Ларри, заметив мое расстроенное лицо, посоветовал смешать водку с клюквенным соком, проверил, понравилось ли мне, и уже весь вечер после этого не отходил от меня.

Мне тогда сразу подумалось, что отношения с ним не ограничатся одной или двумя ночами любви, хотя он жил в Бостоне. С ним могли быть только серьезные и длительные отношения. И еще я поняла, что если упущу его – это будет большой ошибкой.

Через полгода, в один из моих приездов к нему в Бостон, я задержалась дольше обычного. Тогда он и спросил меня, не смогу ли я оставить Нью-Йорк, чтобы пожить с ним. Я согласилась и переехала в его квартиру в Ньютоне, а через четыре месяца мы стали мужем и женой и еще через год купили дом.

С Ларри было удобно, спокойно, безопасно, но я постоянно пыталась подавить раздражение из-за скуки, а главное, из-за размеренности и предсказуемости нашей жизни. Хотя по-настоящему я поняла все это только сейчас, отдалившись от Ньютона. Мы точно знали, что будем делать через час, завтра, или через пятнадцать лет. Вернее, Ларри знал. А я, так мне кажется теперь, догадывалась, что он в моей жизни передышка перед окончательным падением, после которого, если удастся приземлиться на ноги – выживу, если нет...