Улей - Соня Фрейм

Кларисса, гнойная старая жаба, питающаяся чужими унижениями. Все должны плясать под ее дудку…

Убить бы ее и всех, кто приложил руку к тому, что Рут так глупо встряла между жизнью, смертью и обещанием, которое должна выполнить.

Но виноватых нет.

Или же есть? Вдруг само зажглось старое воспоминание, когда она только пришла к Клариссе и та начала ковыряться в ее жизни, как в плохо сваренной каше:

«…Порча на тебе, милая… Сглазили еще в детстве. Тяни еще… Императрица перевернутая. Женщина с двумя детьми: дочки у нее. И глаз черный. Всех сглаживает. По тебе проехалась от души. Да и маме твоей досталось. Ее зовут Альма…»

Внутри вдруг стало тихо. Она замерла, вслушиваясь в звуки уходящего вечера, словно пытаясь найти в них призрачный след той зацепки, что всплыла в голове.

Иногда козел отпущения жизненно необходим, а если такового нет, то лучше его найти.

Альма. Альма. Альма.

А кстати она о ней вспомнила.

Альма была подругой ее матери. Обычная тетка, из тех, что слегка молодятся, ностальгируют по былым временам и порхают вокруг своих деток. Брюнетка с живыми темными глазами, в которых всегда читались внимание и даже какая-то эмпатия. Пожалуй, это единственное, что Рут помнила об этой Альме: ее чуткость к чужим настроениям, настолько тонкая, что казалось, будто она забирается тебе под кожу.

Рут уже знала, что так называемые порчи случаются в мире сплошь и рядом. Суть этих проклятий в том, что человека сдвигают на другие координаты в энергетическом потоке и начинает действовать принцип воронки. Несчастья липнут как мухи, дороги закрываются, и возникает ощущение тупика. Человек загоняет себя в могилу уже сам. Много гнусных бабок вроде Клариссы не просто умеют сдвигать координаты, но и зарабатывают на этом хорошие деньги. Но есть и те, кто использует это в личных интересах…

Внезапно своими глазами захотелось увидеть эту Альму, проклявшую ее семью. Кларисса в таких вещах не ошибается: раз сказала, что было, значит, было. Если бы не Альма, Рут никогда не поехала бы в мерзкий Пфорцхайм за предсказанием, испортившим ей жизнь в буквальном смысле…

Когда делать нечего, надо отвести душу.

Взяв с собой только сигареты и телефон, Рут отправилась на вокзал. Пора вернуться в родной Кельн и посмотреть кое-кому в глаза. А потом убить эту мразь.

* * *

Раньше Рут больше всего любила момент возвращения в родной город на поезде. Она выходила на центральной станции Кельна ради одного-единственного впечатления – собора, стоящего впритык к зданию вокзала. Стоит выйти наружу, как его архитектура словно обрушивается с неба. Когда она в этот раз сошла с поезда, то невольно заплакала, потому что почувствовала, что дома. Обманчиво показалось, что ничего и не было, что ее жизнь может быть прежней.

С неба накрапывал мелкий дождь, пока она на автомате брела домой. В течение этой прогулки чувствовалось кожей: у всех мест есть души, и душа этого города была ей рада. Кельн скучал по ней, плакал вместе с ней.

Часто после своей смерти она думала: как будет идти по знакомым улицам любимого города, никем не узнанная? Рут предпочла умереть не только для других, но и для себя самой. Ее звали так же, как и при жизни, но это была девушка без родного города и без семьи. Когда она думала о себе в таком ракурсе, было чуть легче. Восприятие реальности тоже изменилось, словно ее укутали в полиэтиленовый мешок, из которого ни черта не видно и не слышно…

Однако возвращение чувствовалось правильным. Несмотря на свою незаметную, мрачную жизнь, здесь она была чаще счастлива, чем нет.

Они жили в старом многоквартирном доме, в Альтштадт-Норде. По дороге глаза выхватили странную фразу на стене одного из зданий:

This too won’t last[12] .

Это называлось ирония стен. Граффити было тут уже много лет, но именно сейчас надпись показалась пророческой. Ее будто специально для Рут написали.

Дверь подъезда неожиданно оказалась приоткрытой. Она взбежала по лестнице, словно у нее были крылья. И только перед дверью квартиры поняла, что ключей нет. Черт знает, где они теперь. Может, все еще в морге Пфорцхайма…

Некоторое время Рут стояла перед дверью. Все события после ее смерти начинались с этого. Но ломать дверь родного дома она не стала. Палец нажал на звонок.

На часах было шесть утра. Про себя она молилась тому, кого не было, только об одном: пусть мама откроет дверь и увидит ее саму, а не пустое место. Пусть Рут вернется в мир людей.

Дверь открыли, но Рут не увидели.

Мама замерла в проходе, тревожно глядя в пустоту лестничной площадки, хотя ее дочь была в невероятной близи и с ее волос капала дождевая вода.

Мать казалась той же, только более уставшей. Недоуменно обведя площадку сонным взглядом, она закрыла дверь, но Рут уже переступила порог.

«Зря говорят, что нечисть должна входить только по приглашению», – невесело усмехнулась она и последовала вглубь квартиры.

Рядом с прикроватной тумбочкой возвышалась гора пилюль и склянок. Осторожно перебрав их, Рут поняла, что это снотворные, успокоительные и средства для улучшения кровообращения.

Утренний свет окрасил лицо матери пепельным цветом, и она почти слилась с серой подушкой. Девушка присела рядом и провела по ее волосам рукой со сбитыми костяшками. Плакать больше не хотелось. Было просто грустно.

Мать быстро уснула, и Рут без промедлений начала искать Альму. В блокноте с контактами имелся не только ее телефонный номер, но и адрес. Никогда она не понимала, зачем мать записывает в телефонную книжку все подряд. Возможно, ей просто нравилось быть тщательной. Но сейчас это оказалось только на руку.

Альма жила в районе Хорвайлер.

Прежде чем отправиться туда, Рут снова прошлась по квартире и замерла у зеркала в спальне. Перед ней раскинулось волшебное царство ее детства: косметика, кремы, духи. Когда она была маленькой, то только и ждала, когда мама уйдет на работу, чтобы начать ковыряться в ее флаконах. Косметика казалась магическим трофеем и атрибутом истинной женщины.

«Когда вырасту, я смогу всем этим пользоваться!» – думала она в детстве, с восторгом залезая пальцами в тени и ломая губные помады…

Рут провела рукой по пыльным крышечкам духов. Похоже, к туалетному столику не приближались уже несколько месяцев. Внезапно возникло сильное желание чем-нибудь попользоваться по детской привычке. Она выудила свои любимые Voyage d’Hermes и не глядя брызнула на шею. По комнате растекся знакомый горький аромат. Глаза закрылись в немом блаженстве.

Когда она снова их открыла, то увидела, что мама проснулась и сидит в кресле у окна. Ее взгляд блуждал по крышам домов, и в нем витала задумчивость…

– Мне кажется, ты тут, девочка моя, – вдруг сказала она, и Рут хотелось вопить от счастья. – Ты позвонила, и я открыла. Пусть я тебя не вижу, но ты дома.