Карантин - Кэти Чикателли-Куц

– Да неужели? И это все? А как насчет тех, кто его уже видел?

– Не может быть, чтоб там было много людей.

– Ну, не знаю. Многие его откомментили.

– Правда? – глаза Келси разгораются. Она запинается и добавляет: – То есть я хотела сказать, здорово, что тебя поддерживает столько людей. Если передумаешь и захочешь, чтоб я снова его выложила, просто скажи. Как еще я могу тебе помочь?

– Э-э-э, не знаю. Сделать так, чтобы Флора не болела.

Келси слегка вздрагивает, когда я произношу имя Флоры.

– Кстати, наверное, тебе нужно поскорее выложить новости о ней. Люди беспокоятся. Какую-нибудь информацию для размышления. А пока тебе нужно что-нибудь еще? Что-нибудь принести?

Как бы мне хотелось, чтоб она могла принести сюда коробку свежего воздуха, запах свежескошенной травы, цветов, чеснока, жарящегося в ресторане. Меня сейчас устроил бы даже запах заполненных мусором летних улиц Нью-Йорка. Или приехала на машине и увезла меня куда-нибудь, куда угодно. Наконец отвечаю:

– Ну что ж… Это отстой, но мне уже давно хочется леденцов. Я ел их в путешествиях с родителями, когда был маленьким. Можно попросить маму принести их, но тогда она начнет читать мне лекции о том, как важно правильно питаться и все такое.

– Конечно, Оливер, принесу, – отвечает она.

– Правда? – Никогда не думал, что мысль о леденцах сможет так меня осчастливить.

– Конечно, – она тепло улыбается. – Думаю, пришло время для карантинной фотки!

– А, точно, это.

– «Это», какой ты глупый, – фыркает Келси.

Прежде чем успеваю осознать, что происходит, Келси встает со стула и закидывает руки мне на шею. Внезапная близость заставляет меня невольно улыбнуться, и она щелкает нас на свой телефон. Я выгляжу таким счастливым на этом снимке. Со стороны никогда не догадаешься, что снимок сделан в больничной палате, всего в нескольких метрах от человека с редким штаммом моно. При мысли о Флоре чувствую, как с лица сползает улыбка. Но Келси уже загружает фотку в сеть.

Она несколько раз щелкает по экрану.

– Вот! Это может стать нашим самым популярным постом!

– Точно, да, может стать, – отвечаю неловко.

– Что-то не так?

– Просто это кажется… каким-то неправильным.

– Что кажется?

– Соцсети. Лайки. Не знаю. Флора больна. Могут заболеть и другие люди.

– И лучшее, что можно сделать, когда ты расстроен, озабочен или напуган, – это связаться с другими людьми через социальные сети, поделиться с ними своей историей, разделить с ними боль.

– Да, возможно, – неуверенно отвечаю я.

Она смотрит на свой телефон и взвизгивает:

– О! Уже сорок восемь лайков!

Поднимаю свой телефон и смотрю на пост:

«Забочусь о #моемхрабромкарантинейджере. Надеюсь, со мной он почувствует себя лучше! #карантинейджер».

Но почему-то… я чувствую себя даже хуже, чем накануне.

Я просыпаюсь, и это странно, потому что даже не помню, как заснула. Штора вокруг моей койки задернута, окна не видно, и непонятно, день сейчас или ночь. Это напоминает мне, как я засыпала за домашней работой и просыпалась в постели с толстым учебником вместо подушки, все еще не переодетая ко сну.

Когда такое случалось дома, я обычно вскакивала с постели в панике и мчалась к столу, посмотреть, что еще не сделано, сколько успею выучить, прежде чем пора будет собираться в школу. Сейчас сама мысль о том, чтобы встать с постели, кажется невозможной, ноги словно налиты свинцом, веки – тоже.

Снова открываю глаза. Кажется, я лишь моргнула, но это не точно. Моргаю еще раз. Теперь рядом мама. Не могу понять, почему она выглядит такой встревоженной. Смотрю на нее, пытаясь сглотнуть. Горло болит так, будто его залили лавой. Наконец удается спросить:

– С Рэнди все в порядке?

Мама смеется, но, кажется, что вот-вот заплачет.

– Моя Флора всегда думает о других, даже когда больна.

Больна. Опять это слово.

– Какой… какой сейчас день? – каждый звук дается труднее предыдущего.

Мама смотрит так, будто не понимает вопроса, но я слишком устала, чтобы повторять.

Джои появляется рядом с койкой со своей обыкновенной улыбкой на лице.

– Пятница.

Я не совсем это хотела узнать, но Джои, будто прочитав мои мысли, добавляет:

– Утро. Чуть больше девяти. Ты проспала весь визит своей мамы накануне.

Я киваю. Горло слишком сильно болит, чтобы сказать что-то еще.

В глазах Джои блеск, которого раньше не было. Он измеряет мне температуру и записывает в блокнот.

– Те же симптомы, что и у мужчины с вашего рейса. Та же временная шкала. Замечательно.

– Замечательно? – резко переспрашивает мама. – Моя дочь больна, а вы считаете, что это замечательно?

Он улыбается.

– Относительно говоря, да. А говоря с точки зрения медицины – определенно.

Мама опасно щурится и отвечает сквозь зубы:

– Когда ей станет лучше?

Джои листает блокнот, постукивая по нему ручкой.

– Нельзя сказать наверняка. В конце концов, об этой болезни мало данных. Но, судя по тому, что мы видели раньше, это быстрая и свирепая лихорадка, так что Флора должна почувствовать себя лучше через неделю или две. Будет видно. Именно поэтому все это так интересно!

– Интересно! – кричит моя мама. – Моя дочь вам не морская свинка!

– Нет, конечно, нет, – говорит Джои, но уже записывает что-то еще в блокнот. Потом поднимает на меня взгляд и похлопывает по ноге, но уверена: он думает о чем-то своем.

Снова медленно моргаю, а когда открываю глаза, мамы уже нет, и я понятия не имею, что это за день.

Смотрю через коридор на Флору. Поверить не могу, что она столько спит. И поверить не могу, до чего мне не хватает наших разговоров. Хочется ей помочь, как она помогла мне в самолете во время панической атаки. Но что я могу сделать?

Никогда раньше я не заботился о больных. Даже о больных животных. Если в метро кто-нибудь чихает, я задерживаю дыхание, а когда по телику кого-то рвет, всегда отвожу взгляд. От вида крови у меня кружится голова, и становится дурно от одного только слова «рана».

Никто из моих близких никогда серьезно не болел. Я осознаю, что Флора теперь – одна из моих близких и болеет.

Волосы почти полностью убраны с ее лица, и я впервые замечаю уши. Как я не видел, какие они маленькие и славные? У нее на щеке выбившаяся прядь. Одна рука лежит почти у рта, и пальцы шевелятся во сне, будто хотят убрать прядку. Вот бы я мог выйти из палаты, пересечь коридор и убрать волосы с ее лица.