Бабель. Человек и парадокс - Давид Розенсон

Большая часть его лучших рассказов связана с революцией. Однако их герои созданы революцией, а не являются создателями революции. И даже при том, что в творчестве Бабеля ощутима революционная стихия, каждый из его персонажей словно занят исключительно своими делами, как привык издавна, и проявляет себя совершенно автономно. Восхищение персонажем — это восхищение персонажа самим собой, ведь Бабель сумел найти уникальный способ рассказа: персонажи его не замечают, они снимают свои одежды, „расхаживают нагишом“ и не стыдятся, как будто тот, кто их создал и кто о них повествует, не находится рядом. Я не удивлюсь, если найдутся толкователи, которые назовут творчество Бабеля революционным, и если найдутся такие, которые заявят прямо противоположное. Я повторюсь: Бабель видит революцию исключительно сквозь призму действующих в ней отдельных людей, и эти-то люди и есть персонажи его рассказов, каждый с особой физиономией, особыми поступками. А мы, читатели, не можем оторваться от них, плененные их персональным трагизмом. Неудивительно, что все персонажи Бабеля становятся нашими друзьями, будь то революционеры или противники революции, потому что все они — независимые личности и одиночки».

Помимо анализа созданных Бабелем литературных персонажей, автор статьи пытается обрисовать революционеров (точнее, попутчиков революции) так, чтобы они стали ближе израильскому читателю. В израильском контексте, кроме споров о том, как наладить отношения с соседями, которые явно не желали жить бок о бок с евреями, стоял и другой животрепещущий вопрос: какую «революцию» должны евреи сделать для себя? Какую страну? Какого вырастить гражданина? И как можно стать израильским гражданином по собственному желанию? Напомню, что эта статья была написана всего через два года после официального создания Государства Израиль, и в это время в любой критической статье, чему бы она ни была посвящена — войнам или битвам идей в чужих странах, особенно в странах, столь близких сердцу иммигрантов из Восточной Европы, — звучали политические и социальные мотивы.

«3. Его языку свойственна противоречивость. Сочный, т. е. вобравший в себя много хорошего. Но и сухой в своей крайней лаконичности, насыщенности. И снова этот легкий язык, который умеет удивительно сокращать путь, и кратчайшим путем, ясно и выразительно, ведет к тому неуловимому, необходимому и достойному выражения. Это — его и только его язык. Он точен, буквально как скальпель, и не допускает возражений. И при этом писатель вкладывает этот язык в уста самых разных персонажей — и всякий раз по-разному. Этот уникальный язык Бабеля всегда естественный и всегда иной, в устах казака и в устах женщины, в устах еврея и в устах поляка и т. д. и т. п. Волшебник языка — рассказчик, лицедей, художник».

Бабель на иврите после реабилитации

Иеошуа Гильбоа. «Ицхак Бабель — русский Мопассан» // Ялькут Маген, № 21. Июнь-август 1961. Рубрика «Писатели и книги». С. 44–46. [Перепечатка из газеты «Маарив» (без указания даты).]

Автор этой статьи родился в Пинске в 1918 году, умер в 1981-м, в Израиле. Перу Иеошуа Гильбоа принадлежит ряд книг о судьбе иврита и ивритских писателей в СССР, в том числе книги «Октобераим ивриим (Ивритские октябристы: история одной иллюзии)» (Тель-Авив: изд-во Тель-Авивского университета, 1974). В этой книге, на с. 121, Гильбоа пишет о первых переводах Бабеля на иврит. В 1940 году И. Гильбоа был арестован в СССР и восемь лет провел в тюрьме. В Израиле он стал одним из основателей журнала «Ялькут Маген» («Сборник Щит») и членом его редколлегии.

Без сомнения, Бабель, большой поклонник Мопассана, был бы польщен таким титулом, каким его в заглавии своей статьи наградил Иеошуа Гильбоа. Бабель сам сравнивал себя с Мопассаном. Во времена Бабеля творчество Мопассана, хотя его и считали тогда в России несколько упадочническим, было последним словом литературы в области короткого рассказа. Чехов восхищался завоеванной Мопассаном «мировой славой и известностью» творца непревзойденной малой прозы, а Толстой даже предпочитал Мопассана Чехову за его «радость жизни». Как упоминалось выше, Бабель начал писать рассказы на французском языке в пятнадцать лет. «Я писал их два года, — говорит в „Автобиографии“ Бабель, — но потом бросил: пейзане и всякие авторские размышления выходили у меня бесцветно, только диалог удавался мне». В тринадцать лет Бабель прочитал «Мадам Бовари», и Флобер стал для него литературным образцом. Позднее это место занял Мопассан, ученик Флобера. Французский переводчик Бабеля сообщает, что Бабель, по его собственным словам, читал и перечитывал Мопассана и Флобера, но не знал ничего или почти ничего о современных французских авторах… Бабель никогда не интересовался творчеством Пруста, Жида или Поля Клоделя. В 1926–1927 годах Бабель редактировал трехтомный сборник русских переводов рассказов Мопассана, и сцены из «Исповеди» Мопассана вошли в собственный рассказ Бабеля «Гюи де Мопассан»: «Мудрость дедов сидела в моей голове: мы рождены для наслаждения трудом, дракой, любовью, мы рождены для этого и ни для чего другого». В общем и целом нет никакого сомнения, что сравнение с Мопассаном — если не в контексте французской, то в контексте русской литературы — было желанной целью для Бабеля.

«Ялькут Маген» — печатный орган организации «Маген», сферой интересов и исследовательской деятельности которой является судьба евреев и еврейской культуры в СССР. Девизом журнала служат слова Иеуды Галеви: «Сион, ужель не спросишь ты об узниках своих!»

Статья И. Гильбоа начинается так: «Двадцать лет тому назад умер где-то в заключении талантливый русский писатель — еврей Ицхак (Исаак) Бабель». В начале автор коротко рассказывает биографию Бабеля, подчеркивая, что он был сыном торговцев, «учился в хедере, а затем в ешиве» и «первыми источниками, сформировавшими его духовный облик, были Танах и Талмуд, а также жизненные картины черты оседлости. Этими картинами пропитано его творчество, особенно „Одесские рассказы“».

Ясно, что И. Гильбоа акцентирует еврейство Бабеля, стремясь приблизить его к израильскому читателю, мол, это — один из наших. Важно указать на искажения истины в статье: хотя Одесса и относилась к черте оседлости, жизнь евреев в этом многонациональном городе была совершенно особой. И, продолжая биографию Бабеля, Гильбоа опять повторяет слова «хедер» и «ешива», «черта оседлости». Он упоминает покровительство Максима Горького и тот факт, что Горький начинает публиковать рассказы Бабеля в своем журнале «Летопись». Анализируя эти рассказы, Гильбоа пишет о сочетании «сочного русского языка» и «еврейского лукавства», о «смехе сквозь слезы».

О службе Бабеля в армии Буденного Гильбоа пишет в пассивном залоге: «он был включен в конармию Буденного». Сообщая о «Конармии», которая вышла в 1926 году, Гильбоа пишет, что «еврейское бытие и казацкая жизнь „разыгрывают“ перед читателем увлекательную драму противоположностей». Он отмечает сочетание ужасов и лирической ноты в рассказах «Конармии». Рефлексия Бабеля в этих рассказах дает ключ к пониманию того, почему революция увлекла столь многих евреев его поколения: щуплых, слабых еврейских интеллигентов завораживали животные, почти волчьи повадки казаков, их телесное и душевное здоровье, их жестокость и сила животных страстей, мужество и бесстрашие, а также обнажающиеся порой муки совести и мировая скорбь. Эти нееврейские качества манили к себе Бабеля с тех пор, как он начал взрослеть.