Королева праха и боли - Лив Зандер

нуждалась в нем.

Весь последний месяц я не желала ничего, кроме как прижаться к его широкой груди, спрятавшись от мира и от всего, что этот мир сделал со мной. Я желала сбежать от холода смерти, окунуть свою истерзанную плоть в его тепло.

Словно почувствовав желание у меня в костях, Енош придавил мою ногу своей, продолжая рисовать что-то на моей спине.

– Ты в безопасности. Ничто и никто больше не причинит тебе вред.

Поджав под себя ноги, свернувшись калачиком, я ощущала себя очень маленькой – ну просто дремлющей кошкой.

Мы лежали в круглой комнате, стены которой украшали резные изображения могучих дубов, растущих среди высоких трав, колышущихся на ветру.

В его комнате.

Енош сотворил ее в тот день, когда открыл Бледный двор, обставив изящной мебелью из бивня и кости. С потолка свисали тонкие волосяные косы, украшенные зубами, клыками и когтями, отражающими волшебное мерцание костей и тихонько позвякивающими, исполняя монотонную симфонию.

Енош раздвинул мои волосы, и тут я кое-что сообразила:

– Моя корона. Ее больше нет.

Он положил ладонь мне на щеку, осторожно развернул мою голову, чтобы встретиться со мной взглядом своих спокойных серых глаз. Его подбородок и щеки покрывала многодневная черная щетина.

– И два мальчика и девочка обрели покой.

Я провела большим пальцем по его густым, жестким бакенбардам, наслаждаясь тем, как волоски легонько царапают мою кожу.

– Небеса, сколько же я спала?

– Я держал тебя так почти три дня.

Он держал меня.

Три дня.

– Аделаида. – Его губы на миг сжались, превратившись в тонкую линию, как будто мое имя оставляло порезы у него на языке. – Я явился на свет, зная свои обязанности, свои силы – и то, как ими пользоваться. Я знал мир, людей, обитающих в нем, языки, на которых они говорят. Но я не знаю, как попросить прощения ни на одном из них. – Енош глубоко вздохнул. – Однако я попробую.

Я чуть-чуть приподнялась, потому что я, черт возьми, заслужила это услышать:

– Давай.

Он снова вздохнул, накрутил прядь моих волос на палец, как делал раньше, и заправил ее мне за ухо.

– Я не защитил тебя, позволив стать жертвой хаоса, порожденного моими собственными ошибками. Я обидел тебя, обвинив в предательстве, хотя ты никогда не давала мне повода сомневаться в своей честности. Я причинил тебе боль, страшную боль, покинув тебя в трудную минуту. И за все это я прошу прощения.

Секунды сливались в минуты, но я увязла во времени, опутанная эхом его слов, тронувших мою мертвую холодную душу, вдохнувших в нее теплую искру жизни.

Не знаю, что именно я ожидала от него услышать.

Но не это.

Не такой откровенности. Не полного признания своих неудач без единой попытки оправдать их. Оттого-то и затрепетало мое сердце, омытое жаром, разгорающимся меж нашими телами.

Не могу сказать, как долго я смотрела на него, но в конце концов Енош приподнял бровь, что придало ему почти робкий вид:

– Я все сделал неправильно?

– Нет. – Он все сделал правильно, слишком правильно для мужчины, и все жестокости его последнего месяца слишком быстро затерялись в темных уголках моего ошеломленного сознания. – Ты тренировался, да?

– Все эти три дня. – Уголки его губ чуть приподнялись и тут же опустились, как будто он сомневался, может ли позволить себе хотя бы намек на улыбку. – Я хочу, чтобы мы все начали заново. Ты простишь меня?

Борясь с остатками гнева, я заставила себя расслабиться, опустила голову на его грудь. Я всего лишь смертная… Мертвая смертная. Так как же я могу устоять перед исходящей от Еноша волной жара – после бесконечных недель терзавшего меня холода, а тем паче перед весьма проникновенными извинениями бога?

– Я подумаю.

Он ухмыльнулся:

– Упрямая женщина.

– Высокомерный бог, думающий, что несколько красивых фраз заставят женщину вот так запросто взять и с легкой душой простить его.

– В тебе нет ничего простого, Ада, ничего легкого, но ты, черт возьми, сто́ишь всех моих проблем, – выдохнул Енош мне в ухо, вновь даруя ощущение собственной ценности, как умел только он. – Я осознал много своих ошибок, когда Ярин… все подтвердил.

Грудь моя дернулась от неожиданного всхлипа, но я проглотила его. Пусть гниет среди разбитых надежд и желаний.

– Этого достаточно, – повторял мой разум, словно молитву. – Все хорошо, все только к лучшему.

И все же короткое рыдание вырвалось на свободу вместе со словами:

– Я хотела этого ребенка.

– Я тоже. – Енош обнял меня, успокаивая. Наверное, ожидал, что я заплачу, хотя я изо всех сил сдерживалась. – Мне много о чем приходится сожалеть, но то, что я подвел вас обоих, тяготит меня больше всего. Я не знаю, как быть мужем, а еще меньше разбираюсь в том, как быть отцом. И все же я понимаю, что у меня не получилось ни то ни другое.

Душа моя снова затрепетала, потревоженная словами не бога, но униженного мужчины. Неужели это и вправду Енош? Или я все еще сплю?

Я приподнялась повыше, внимательно рассматривая и оценивая колебания его темных бровей, изгиб его губ, прямизну носа. Он был по-прежнему раздражающе красив, этот чертов ублюдок, но что-то все-таки изменилось.

Что именно? Глаза?

Да.

Они остались все такими же серо-стальными, но предвестие бури в глубине радужек словно бы улеглось. Осталась лишь зияющая, переполненная эмоциями бездна, в которую я могла вглядываться.

И он позволял мне это.

Енош не отворачивался, не ухмылялся, не приподнимал презрительно бровь. Я смотрела прямо в лицо своего мужа-бога, замечая тонкие морщинки в уголках его глаз, мельчайшие изъяны в его совершенстве… и боль потери, так похожую на мою.

Он тоже потерял ребенка.

Дважды.

По крайней мере, в своем сердце.

Енош поднял руку, провел пальцем по моему лбу, пригладил бровь, наверное, взъерошившуюся из-за того, что я прижималась к его груди.

– Что видит моя жена?

– Тебя. – Прекрасного и ужасного, нежного и жестокого. – Мне жаль, что тебе пришлось узнать о Ньяле и ребенке вот так. Я знаю, ты любил ее.

– Я так думал, но… – На миг его лицо исказилось, а взгляд устремился в пространство. Енош погрузился в старые воспоминания. – Ничто из того, что происходило раньше, не может сравниться с тем, что я чувствую к тебе. Что заставляет меня задуматься, любил ли я ее – или же свое представление о семье, детях, жизни, которое она олицетворяла. В конце концов, этот надменный дурак не сумел внушить ей любовь. Может, богов и нельзя любить, их следует лишь ненавидеть, или поклоняться им, или бояться их.

Я едва сдержала