Королева праха и боли - Лив Зандер

горячего источника, утопая, преисполнившись теплом и счастьем? Как же это было удивительно и странно – наполнять Аду семенем, пока твои легкие наполняются водой, зная, что ты не способен умереть, но поддаваясь, однако, предсмертной панике.

– Ты отвергаешь меня? – Стиснув ее запястья, я задрал их у нее над головой, чтобы веревки из волос, на которых висела наша кровать, оплели ее руки. – Скажи, маленькая, что произойдет, если ты не позволишь мне прикасаться к тебе?

Вспыльчивая штучка, она поставила ножку мне на грудь и пошевелила пальчиками.

– У меня все пламенеет, а ты отказываешься облегчить эту боль.

– Потому что хочу, чтобы ты чувствовала меня между своих ног еще долго после того, как мы отстранимся друг от друга. – Отодвинув ее ногу, я опустил голову, чтобы поцеловать нашего ребенка – как и обещал. – Ты считаешь, да?

Она так очаровательно хихикала и вертелась, когда я целовал ее в живот.

– До стольких я считать не умею.

– Я тебя научу, но только позже, потому что солнце за вратами уже высоко поднялось.

И все же я поцеловал ее шрамы еще с десяток раз, чтобы горячие поцелуи просочились к ней в живот. Я не чувствовал свое дитя, так что прикасался к нему единственным доступным мне способом. Сконцентрировавшись на крохотной пустоте, я осыпал ласками все вокруг нее, давая знать, что я здесь, что никогда больше отец не подведет своего ребенка.

Наконец, когда губы совсем онемели, я встал, наклонился и поднял Аду, сняв путы и одев свою жену соответственно случаю.

– Согревать тебя будет непросто, потому что земли еще спят под снегом, а ветра дуют пронизывающие.

– Так вот почему наряд так тяжел.

Она бросила взгляд на окутавшее ее платье с длинными рукавами-трубами, высоким воротом с костяными пуговицами в форме крошечных малиновок и толстой норковой накидкой, легшей ей на плечи. Наряд дополняли подбитые мехом перчатки из черной кожи и такие же сапожки.

Потом я сотворил одежду и для себя – тоже из черной кожи с оторочкой из норки.

– Тебе нравится?

Ада выскользнула из моих рук и закружилась на месте так, что юбка ее платья развернулась веером, а норковые шкурки распушились.

– Прекрасно, как и все, что ты создаешь.

– Я еще не закончил.

Она вздрогнула, когда волосы ее сами собой заплелись в золотистые косы, улегшиеся на голове гнездом, придав ее лицу выражение неподдельного изумления. Ох, какую же малую толику моих сил она видела. Над затылком ее затрепетали перья ворона, создавая черный ореол короны.

Протянув руку, она коснулась пальцем обновки, и глаза ее удивленно расширились:

– Перья.

– Узрите, Королева гнили и боли! – Хитин надкрыльев черных тараканов сложился в корону на моей голове – корону в форме толстых оленьих рогов с завитками, которые, по моему замыслу, должны были сходиться надо лбом. – Что скажешь?

– Узрите, Король плоти и костей! – Она приподнялась на цыпочки, бросила оценивающий взгляд на мою корону и убрала пряди моих волос за плечи. – Ну что, наружу, разбивать сердца?

Среди прочих органов.

– Теперь мы готовы требовать, чтобы мир преклонил колени.

Что это? Она что, только что передернулась?

Не отыскав и следа напряжения в ее мышцах, я не стал обращать внимания на это странное содрогание и открыл врата моего королевства. Земля затряслась, и занавеси из костей и когтей над нашими головами забряцали.

Ада потянулась к моей руке:

– Что это?

Переплетя наши пальцы, я повел ее к лестнице в тронный зал.

– Позволь показать тебе.

Мы спустились по ступеням в знакомые запахи смерти и разложения, которые я не потрудился приглушить.

Орли, сгорбившись, сидела на помосте. Она сидела так все эти дни. Лицо предательницы было сморщенным, серовато-зеленым. Впрочем, ее измена не должна была стать такой уж неожиданностью. Она как-никак смертная, подлая и бесчестная.

– Орли. – Я опустил взгляд на свои перчатки и поправил плохо сидящий палец. – Я впустую потратил два века, застряв в прошлом, и постараюсь забыть об этом. Давай не будем затягивать. Ты влезешь в трон сама или мне тебя заставить?

Старуха медленно покачала головой, принимая приговор, и тяжело поднялась:

– Нет, хозяин. Те не придется заставлять. Я пойду.

И все же она бросила на мою жену извиняющийся взгляд, рассчитывая на доброту моей маленькой.

Что ж, она не ошиблась в расчетах.

Сгусток напряжения собрался между плечами Ады. Отвердели мышцы рук. Носок чуть-чуть подогнулся. Плоть и кости моей маленькой выдавали беспокойство, обостряя ту грань, через которую, мне казалось, я уже переступил…

…но обнаружил, что все еще балансирую на ней.

Ах, моя любовь сказала, что сможет все, что мне потребуется. А мне требовалось, чтобы она была холодна, отрешенна, чтобы жаждала мести – то есть чтобы она была всем тем, в чем обвиняла меня. Пускай и ненадолго…

А если она никогда не сможет стать такой?

У меня сдавило грудь.

Вот я стою, бог в совершенной оболочке, запредельно могущественный, но что до того силе тяжести, заставляющей меня удержаться на тонкой нити, по обе стороны которой зияют глубокие пропасти? Одна пропасть – потеря тепла Ады и ребенка. Другая – потеря любви моей холодной жены.

Ну и куда я предпочту упасть?

Ответ пришел легко.

Я предпочел бы обнимать холодное тело женщины, которая любит меня, чем отчаянно прижиматься к теплому телу той, что растит нашего ребенка в ледяной утробе ненависти.

Но, увы, я все-таки бог.

Боги должны быть выше выбора.

Всегда еще остается мой брат с его шепотом – последнее средство, если мне не удастся убедить мою маленькую принять горькую правду об испорченности смертных.

А до тех пор я буду балансировать.

– Я чувствую напряжение твоих мышц, ничего не ведающих о том, как далеко могло зайти предательство Орли. – Я положил ладонь на затылок Ады, притянул ее к себе для поцелуя, потом прижал губы к ее уху: – Ты когда-нибудь спрашивала себя, почему там, в лесу, на нас обрушилось целое войско? Любопытно, согласна? Как будто они ждали, что мы появимся именно в этот день.

Ее желудок сжался, взгляд уткнулся мне в грудь, палец заскользил по пушистому рукаву. Она размышляла. Взвешивала. Пыталась найти оправдание злодеяниям смертных.

Потом ее голубые глаза нашли мои.

– Папа говорил мне, что первосвященник Декалон велел созвать ополчение в каждом городе и деревне. Ты можешь ошибаться.

Да, могу, но это не делает предательство Орли менее серьезным. По крайней мере, старуха могла бы сыграть более важную роль в восстановлении моей жены, помогая мне сдержать слово, потому что я обещал Аде ребенка.

Нет, предательница не