В огонь и в воду - Амедей Ашар

Через минуту Гуго и Цезарь стояли друг напротив друга с отточенными шпагами. Цезарю предстояло отстаивать свою славу, Гуго должен был еще завоевать свою. Орфиза де Монлюсон смотрела на обоих. Цезарь начал с притворной легкостью, прикрывавшей мастерство, Гуго — прямо и открыто. Оба выказали всю свою гибкость и ловкость. Лудеак следил за ними внимательно, не теряя из виду и принцессу Леонору, которая волновалась гораздо больше, чем следовало бы при такой невинной забаве. Она продолжала поглаживать розу, Орфиза играла веером. Среди зрителей слышался одобрительный шепот.

Ничто еще пока не обнаруживало, кто из двух бойцов сильнее. Однако же опытный глаз мог бы заметить, что у гасконца больше разнообразия в ударах и твердости в руке.

Наконец граф де Шиври, видя, что ему никак не удается поймать противника и что последний, напротив, иногда ставит его самого в затруднение силой своей защиты и неожиданностью своих нападений, решил, что граф де Монтестрюк стоит его. Зрители принялись громко аплодировать, когда он отступил и, опустив шпагу, произнес:

— Партия совершенно равна, и потому продолжать бой бессмысленно.

Орфиза улыбнулась; ее глаза взглянули еще ласковее на молодого человека, который так бойко остановил тогда Пенелопу, когда она понесла, а теперь с честью устоял против одного из лучших бойцов при дворе.

Маркиза д’Юрсель принялась тоже аплодировать и сказала:

— Совсем как двое рыцарей Круглого стола! И сама прекрасная Изольда не знала бы, кому вручить пальму первенства.

— А я так знаю, — прошептала принцесса и, подойдя к Гуго, сказала ему: — Вы заслужили розу, и я сберегу ее для вас.

Между тем Лудеак, не упустивший из виду ни одного движения Гуго, приблизился к нему и сказал:

— На вашем месте, граф, я бы опасался.

— Опасались бы? Чего же?

— Да того, что при стольких преимуществах и успехах, при вашей молодости у вас непременно появится множество врагов.

— Милостивый государь, — ответил Гуго гордо, — один император, знавший толк в деле, говорил Господу Богу: «Спаси меня от друзей, а от врагов я и сам сберегу себя…» Так точно и я скажу и сделаю.

Между тем граф де Шиври подал руку Орфизе де Монлюсон, уходившей из залы. Приняв эту руку, как будто бы он и в самом деле заслужил такую милость победой, она осыпала его комплиментами, впрочем, не без оттенка иронии.

— Ваш поступок, — прибавила она, — тем прекрасней и тем достойней, что вы имели, кажется, дело с Рено де Монтобаном.

Цезарь почувствовал укол, но, не моргнув, ответил:

— А по этому случаю, знаете ли, прекрасная кузина, я мог бы напомнить вам знаменитое двустишие:

— Мне — и этот поэтический упрек! Чем же я его заслужила?

— Как чем! Я думал, я мечтал по крайней мере, что вы почтили меня вашей дружбой, и ревность кое-кого из нашего общества давала мне право надеяться, что эта дружба истинна…

— Согласна…

— И вот вы вдруг ставите в один ряд со мной… кого же? Незнакомца, которого случайно занесло в лес, где вы охотились!

— Признайте по крайней мере, что, не появись тот господин, о котором вы говорите, вы, очень может быть, не трудились бы теперь обращаться ко мне ни с упреками, ни с комплиментами. Уж не из-за высказанного ли мною решения касательно вас и графа де Монтестрюка вы говорите мне это?

— Разумеется.

— Но вы должны обожать этого графа, который дал вам случай заявить о вашей страсти публично!

— Что это, насмешка, Орфиза?

— Немножко, сознаюсь; но вы могли бы поблагодарить меня за предоставленный мною случай выказать ваше превосходство во всем. Неужели вы, справедливо считающийся одним из первых придворных, сомневаетесь в успехе?.. Ах, кузен, такая скромность просто удивляет меня!

— Как! В самом деле одна только мысль дать мне случай одолеть соперника внушила вам это прекрасное решение?

— Разве это не самая простая и самая естественная мысль?

— Теперь, когда вы сами это говорите, я уже не сомневаюсь; но самому мне было бы довольно трудно уверить себя в этом. Итак, я принужден жить бок о бок с графом де Монтестрюком, несмотря на странность его объяснения в любви к вам.

— О! Но ведь он приехал издалека, как вы остроумно заметили!.. — прервала графа Орфиза.

— И вы даже, — продолжал Шиври, — потребуете, быть может, чтобы вместе с этой вежливостью появилось и искреннее желание оказать ему услугу при случае?

— Так и подобает порядочному человеку…

— Не нужно ли еще, чтобы я в благодарность за вашу столь лестную для меня любезность предложил ему свою дружбу?

— Именно об этом я и хотела вас просить.

— Разве одно ваше желание не есть уже закон для того, кто вас любит? С этой минуты у графа де Шаржполя не будет друга преданнее меня, клянусь вам.

Проводив герцогиню во внутренние комнаты, Шиври сошел в сад, где заметил шевалье де Лудеака. Никогда еще граф не чувствовал такой бешеной злобы. Он был оскорблен в своем честолюбии столь же сильно, сколь и в своем тщеславии.

— Ах! — воскликнул он. — Герцогиня подвергла мое терпение чертовски тяжелому испытанию! Ах! Целый час она безжалостно насмехалась надо мной со своим Монтестрюком! И с каким вкрадчивым видом, с какой улыбкой! Она якобы все устроила только для того, чтобы угодить мне, и я должен благодарить ее!.. Сам дьявол принес сюда этого гасконца!.. Она хочет, чтобы я стал его другом… я… его другом! — Шиври с силой топнул ногой. — А ведь я послушался твоих советов!..

— И отлично сделал! — отозвался Лудеак. — Стань его неразлучным другом, и, право, будет очень удивительно, если тебе не удастся под видом услуги втянуть его в какое-нибудь скверное дело, из которого он уже не выпутается… Его смерть будет тогда просто случайностью, которую все припишут или его собственной неловкости, или злому року… Но чтобы добиться такого славного результата, не надо скупиться на милую предупредительность, на прекрасные фразы. Если бы тебе удалось привязать его к себе узами живейшей благодарности, ты стал бы его господином… А насколько я изучил графа де Монтестрюка, он способен быть благодарным.

Цезарь решился действовать именно так. За несколько часов его обращение совершенно изменилось и от неприязни перешло к симпатии. Он стал предупредителен. Гуго, не знавший вовсе игры в мяч, нашел в нем опытного и снисходительного учителя, который радовался его успехам.

Если Гуго забывал взять свой кошелек, Цезарь предоставлял свой в его распоряжение. Однажды вечером был маскарад и портной не прислал графу Гуго чего-то из платья, а без этого ему нельзя было появиться рядом с герцогиней; Гуго нашел все, что ему было нужно, в своей комнате и записку от графа де Шиври с извинениями, что он не может предложить ему чего-нибудь получше. А когда Гуго начал благодарить его, Цезарь сказал: