Сердце старого Города - Софья Вель

на высокой лавке и ловит босыми и грязными детскими ножками солнечные лучи.

«Подумай сама, он уедет, а ты одна останешься, да и еще с такой обузой. Девчонка странная, дикая, говорить не может, рычит, орет. А так… Начнешь все сначала, забудутся беды, деток здоровых родишь. Ну что ты видела-то, а? Рабство да нищету…».

За стенкой снова вздыхают.

«Жалко…».

«А себя не жалко? Будь я на твоем месте — утопила бы сразу, как родила! Отец девчонки был степняком — убийцей и разбойником. Так еще и помер. И тебя с собой поволок, тоже мне, царек… Подарочек прощальный оставил!»

«Они и меня убили бы! — голос показался очень родным, таким теплым и любимым. В голове всплыло странное, никак не дающееся в произношении слово «мама». — Он мне жизнь спас. Если б я не замешкалась, он успел бы бежать, или выпить снадобье».

«Снадобье? Ха-ха, волшебное, как твоя побрякушка? И чем бы оно помогло?! Спас, тоже мне, — хмыкнул второй голос. — Еще скажи, что любила! Может, тогда и Руфису нечего голову морочить? И зря я тут стараюсь?».

«Нет, конечно нет! — испугалась ответчица. — Я люблю только Руфиса… и… на все ради него готова!».

«Ну так если на все, тогда послушай, что старшие говорят! С твоей убогонькой он тебя не возьмет — мать не примет. И будешь снова по дорогам ходить, побираться. Хочешь? Девка твоя полоумная подрастет, подавать вообще перестанут, коли не околеете раньше. Это тебе еще повезло, годы урожайные были… а как неурожай? Оставь девчонку, и уходи с Руфисом, пока зовет».

«А где оставить-то? — растерялась «мама». — Может… может, ты возьмешь?».

«А мне на что? Такую разве что на цепь сажать».

Долго молчали.

«Знаешь… У нас в лесу есть место одно, зачарованное. К нему тропинка ведет. В голодные годы по ней пускают детей, чтоб в окна не заглядывали, да подаяние не просили. В конце тропки, чудесный домик и добрая волшебница. Деткам хорошо, и нам полегче… Мы так и говорим, пустить по «сладкой дорожке…».

Вечером они с мамой играли в прятки, мама считала до десяти, только вот счета Солео еще не понимала и спряталась слишком хорошо. Мама так и не нашла.

Наконец, первые лучи солнца коснулись тумана, сделав его золотым и бред сменился сном:

«Не плачь, Ушастик! Звезды не видят слез, — тихо, одними губами произнес умирающий.

— Я ненавижу эти глупые звезды за то, что они не видят мук смертных. Сияют, холодные и безразличные ко всему! — всхлипнув, горячо возразил совсем маленький мальчик с огромными глазами и неправдоподобно острыми ушами.

— Ушастик, звезды не видят мук даже бессмертных, — чернокожий великан отвернулся от ясного неба к малышу, великану было бесконечно жаль оставлять сироту одного. — Знаешь, а я бы хотел стать звездой… — продолжил великан, скрыв от мальчика лицо, по щекам бежали слезы.

— Не надо, — заплакал эльф-полукровка, обнимая друга за шею, — ведь тогда ты больше не услышишь, и не увидишь меня.

— Не стану, Ушастик. Я всегда буду и слышать, и видеть тебя, — пообещал умирающий…».

Глава Девятая. Поднебесье. Кровь и вино. Только ли пепел?

В Поднебесье Сигнорин вернулся разбитый и больной. Как никогда он был благодарен матери за кварталы кобальтов с их злачными, грязными кабаками. Залить тоску хотелось больше всего.

Все, что бы ни делал Сиг, оборачивается прахом. Он приносит несчастье всем, кого только знает! Зачем отец подарил ему мир?! Сиг и его обратит в тлен и пепел! И тогда будет стоять перед Всевышним и держать ответ… За всё. За все свои жизни.

«Демоны Ада!», — Сиг сплюнул тягучую горьковатую слюну прямо на грязный пол самой скверной таверны Эль'Ниила. — «Пусть все закончится!».

Он вывернул кошель перед испуганным кобальтом и вышел на заплетающихся ногах в шум вечерней улицы. Восьминогий конь — Сиг не любил крыланов — лихо довез принца до причала. Заплатить за переправу было уже нечем. Принц снял печатку с гербом отца и швырнул под ноги лодочнику. Несчастный гондольер не решался даже прикоснуться к кольцу с крылатым львом.

— Бери! — рыкнул Сиг, запрыгивая в лодку. — Бери и вези!

— В-в-ваше Выс-с-сочество… Но…

— Вези, я сказал! — гаркнул Сиг, чувствуя Лакориана. «Ничего… и тебя выпущу!», — зло ухмыльнулся Сигнорин, не замечая, что Лакориан подступил слишком близко. Лодочник тоже видел дракона и, не препираясь дальше, покорно запрыгнул в лодку вслед за жутким гостем.

— К-куда? — только и спросил несчастный лодочник.

— К брату! — зло хохотнул Сигнорин.

Гондола мягко заскользила по воде, направляясь к великолепному дворцу, расположенному на острове посреди озера. И все, чего боялся в ту минуту Сиг, — что отец, или кто-то из его верных элиев, почует неладное и помешает ему. А остальное… Ничего, смирится, выхода у Владыки все равно не будет — не убьет же он Энеда после! Эль для правления точно не подойдет.

Пока лодочник собирался причаливать, Сиг лихо выпрыгнул на берег, едва не упав в воду.

— Ваше Сиятельство! — одним выдохом произнес гондольер, боясь снова начать заикаться от ужаса. — В-в-возьмите.

Он с трепетом протянул кольцо. Но Сиг оттолкнул протянутую руку:

— Это плата… за труды. Избавься от него поскорее, переплавь там…, или еще чего. Не храни при себе долго. А то… мало ли что… Впрочем, мне уже будет все равно.

Сиг оттолкнул гондолу от причала. Впереди был парадный вход дворца брата… Сколько он здесь не был? Сиг пьяно ухмыльнулся, а сколько лет Сили? Выходит, почти на год больше.

Принц подошел к ажурному крыльцу, элии-стражники изумленно переглянулись, не смея остановить даже словом.

Зато Сиг уже орал:

— Брат! Выпей со мной, брат! — он схватил изящную резную статуэтку, — часть перил парадной лестницы, — и вырвал из каменного гнезда. Статуэтка полетела в великолепный витраж. Звон тысячи бьющихся стекол оглушил. Сигу показалось мало. Он принялся крушить ажурную лестницу, несчастные элии охраны бросились защищать дом, не смея прикоснуться к смертельно пьяному принцу.

Наконец, показался Метео:

— Принц Эль'Сигнорин, как помните, Вам запрещено переступать порог этого дома. Если Вы ослушаетесь, приговор будет исполнен. Я вынужден увести Вас, пусть даже силой.

— Метео, уйди! Поди прочь! — Заорал Сиг. — Чего ты боишься, братец? Ну же! Выпей со мной!

Сиг вдруг понял — Энед не придет. Он взбесился от собственного бессилия. Лакориан только того и ждал, несчастный Метео, стоявший на пути, оказался в «ловушке»[1]. Сиг ворвался в дом, где продолжил крушить пространство: ажурное кружево стен, витиеватую мебель, бесценные вазы, живые картины. Он сметал все в пьяном бешенстве.

Первой вышла Олейя.

— Сиг, убирайся! — грозно произнесла