Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида - Талин Суджян

Также Халил Ментеше (Halil Menteşe), министр иностранных дел правления комитета «Единение и прогресс», опубликовал в 1946 г. свои мемуары в Cumhuriyet («Джумхуриет»)[412]. То обстоятельство, что большинство описаний, упомянутых в статье Кайзера, были опубликованы либо впервые, либо переизданы в 1940-х гг., дает представление, какова была постгеноцидная Турция того десятилетия интеллектуально. Создание Турецкого исторического общества и его деятельность в 1930-х гг. нельзя в этом контексте оставлять без внимания. Эта преемственность, однако, не ограничивается отдельными людьми; она систематически подкреплялась институциализацией отрицания, а также имперскими структурами и имперским мышлением. История 1930-х гг. была отмечена авторитаризмом в условиях однопартийности и институциализацией кемалистского национализма. Исторический комитет «Турецкий очаг» (Türk Ocagi Tarih Heyeti), принадлежавший организации «Турецкие очаги» (TürkOcaklan)[413], сначала был преобразован в Комитет по изучению истории Турции (Türk Tarihi Tetkik Cemiyeti), а затем в Турецкое историческое общество (Türk Tarih Kurumu)[414]. В эти годы также была создана знаменитая работа “Türk Tarih Kurumu” в которой история Турции в Азии сочетается с идеалами кемалистов. Первый Турецкий исторический конгресс состоялся в 1931 г., как и Первый Конгресс по турецкому языку. Так это продолжилось: в 1933 г. в Стамбульском университете был основан Институт истории турецких реформ (Inkilap Tarihi Enstitüsü); Закон о фамилиях был принят в 1934 г., то есть после опубликования Закона о переселении (iskan Kanunu); еврейское население Фракии было изгнано за границу; Положение о частных школах (Hususi Mektepler Talimatnamesi) также поставило под строгий надзор иностранные и общинные школы, а с 1937 г. они были обязаны иметь турецких заместителей директоров. Между тем расистский тон кемализма усилился благодаря псевдонаучным исследованиям, к которым следует причислить и деятельность «Турецкого антропологического журнала» (Türk AntropolojiMecmuasi, 1925–1939)[415]. Диссертация Афета Инана (Afet Inan), опубликованная Турецким историческим обществом в 1946 г. под заголовком Türkiye Halkmin Antoropolojik Tarihi ve Türkiye Tarihi, прослеживает политическую эволюцию турецкого населения на основании хронологического исследования скелетов[416]. Все это следует включить в построение общества и государства, в котором отрицание начиналось с собственного имени и фамилии и затем проводилось вообще по всей системе образования и по всем процессам – социализации, культурной ассимиляции и политизации. Примечательно, что Исмаил Бешикчи (Ismail Beşikçi) ссылается на речь Гитлера, которую тот произнес на праздновании по случаю своего 50-летия, куда первоначально был приглашен и Мустафа Кемаль. На торжествах присутствовала высокопоставленная делегация из Турции, а тем временем в турецких газетах публиковались восторженные заметки и статьи о нем. В своей речи 20 апреля 1939 года Гитлер заявил: «…Первым учеником Мустафы Кемаля был Муссолини, а вторым – я»[417].

Если посмотреть на методы и средства, которыми республиканское государство при этом пользовалось, станет очевидным систематический метод, с помощью которого воспроизводились имперские структуры внутри национального государства; это особенно касается вопроса контроля. То, как в Османской империи отсутствию контроля противостоял институт Aşiret Mektebi (привлечение детей из провинций в столицу, где они должны были образовать группу с определенным профилем, которая затем в будущем представит государственные интересы в провинциях)[418], то к проблеме в республике подошли с тем, что в немусульманские школы стали назначать турецких заместителей директоров и учителей. Кроме этого, планировались школы-интернаты специально для восточных провинций, где большинством было курдское население[419]. Благодаря последним исследованиям Дерсима мы теперь знаем больше, например, о Сыдыке Авар (Sidika Avar), которая стала известна своим вкладом по внедрению, грубо говоря, кемалистских принципов в провинциях. Письмо министра внутренних дел Шюкрю Кая (Şükrü Kaya) от 4 июня 1937 г. передает размах этого проекта, очерчивая принятые во имя реформы меры: интернаты для девочек и мальчиков в возрасте от пяти лет были открыты далеко от Дерсима; устраивались браки и поддерживалось переселение на унаследованные (miras kalan) родовые земли; основывались «турецкие гнезда» (birer Türk Yuvasi), таким образом «турецкая культура в Дерсиме» должна была утвердиться бесповоротно[420]. По содержанию этого письма становится ясно, что школы-интернаты в провинциях на самом деле были частью механизма истребления и служили учреждению отрицания на поколения вперед. Сыдыка Авар, которая сама работала от имени габитуса отрицания и говорила о «структурировании структуры», в начале своей карьеры работала в Еврейской школе и Американском колледже в Измире[421]. Даже если по документам можно распознать политику, долженствующую установить господствующую «турецкую культуру» в смысле «тюркификации», опыт и результаты этой политики показывают, что речь идет скорее о процессе деидентификации, посредством которой человек, теряя все связи с дедушками и бабушками, социализацией, культурой и историей, в то же время не может стать полноправным членом истории, культуры и политики навязанной системы. Государство следит за «расой» семей на протяжении поколений и напоминает им при случае об их «настоящей» идентичности, как это видно по нынешним дискуссиям о «Race-Code»[422]. Другой турецкий учитель и заместитель директора, Эмин Кешмер (Emin Keşmer), работавший в школах для учащихся-немусульман, вспоминает, что в его учительских полномочиях он был назван tedvir-чиновником: то есть не просто учителем, но и ответственным за управление[423], и он не счел это обозначение необычным[424]. Назначение турецких заместителей директоров школ до сих пор служит механизмом контроля. Постоянное подозрение, что немусульмане могут быть нелояльны к Турецкому государству, является политикой, которая, как и система образования в целом, направлена на то, чтобы привлечь будущих посредников, с которыми государство могло бы коммуницировать на уровне коммунальной администрации[425].

Административные и институциональные меры в связи с установлением государственного суверенитета после основания республики большей частью основывались на унаследованных знаниях времен Османской империи. Так, например, закон о переселении 1934 г. берет свое начало в имперской политике османской эпохи: управление демографией было политикой, которая последовательно осуществлялась по крайней мере с 1913-го, если не еще раньше, по 1918 г.[426] Учреждение генеральных инспекций было практикой, уже в XIX веке являвшейся частью государственной политики, и она опять была введена в 1927 г. Согласно Джемилю Кочаку, наличие этого учреждения было одним из примеров, подтверждающих преемственность институционального менталитета в управлении и политике от Османской империи до Турецкой Республики[427]. Кочак также проводит связующие линии между Генеральной инспекцией и правительством в условиях чрезвычайного положения (Olaganüstü Hal Valiligi, OHAL) после 1980-х гг.[428]Он подчеркивает две знаковые приметы Генеральной инспекции: «общественного порядка»[429] и миссии реформаторства[430]. Пусть не вполне понятно, что означает государственная политика или миссия реформаторства, но оба термина делят общую коннотацию: отсутствие централизованного административного контроля в некоторых регионах страны. На Генеральную инспекцию были возложены многочисленные задачи и обязанности,