Невольница: его проклятие - Лика Семенова

о нем, и просто поселит меня в одной из квартир высотки? Но это было бы слишком хорошо. Слишком удачливо для меня.

Мы нырнули в одну из дверей, преодолели несколько лестничных маршей. Снова безликие коридоры, ничем не выдающие мое местонахождение. Бальтазар открыл одну из квартир, и мы вошли.

Внутри было стерильно чисто, но ощущалась и стерильная пустота — квартира была не обжитой, несмотря на милую меблировку. Мне бы хотелось жить в такой. Сидеть на мягком клетчатом диване, есть сахарное печенье из вазочки на маленьком полупрозрачном столике. Подходить к высокому окну, в которое стрелами врывались солнечные лучи, и смотреть на пролетавшие мимо корветы и катера. Заглядывать в окна домов напротив и наблюдать, как живут люди. Как обедают всей семьей, как ссорятся, мирятся, как играют с детьми. Смотреть и понимать, что жизнь есть.

Из соседней комнаты вышел мужчина — имперец. С голым торсом, бугрившимся рельефами мышц, в легких свободных красных штанах. Под лоснящейся тканью между ног бугрилось нечто невообразимое, будто он затолкал в штаны норбоннскую дыню. Лицо его было каким-то женским, капризным. Брезгливое выражение, по-детски изогнутые полные красные губы, ленивые подведенные глаза. И какой-то едва уловимый, как отголосок удушливых духов, оттенок тления, развращенной лени.

Он посмотрел на Бальтазара:

— Что так долго?

Пустая квартира, полуголый нетерпеливый мужчина. Это выглядело… Внутри меня все оборвалось: неужели, Тенал продал меня, как шлюху?

Глава 37

Имперец посмотрел на меня, скривился, и кивнул наемникам в сторону коридора. Теперь я не ощущала ног. Едва шевелилась, подталкиваемая в спину. Имперец открыл створку встроенного платяного шкафа в замысловато переплетенных узорах, и шагнул внутрь. Потайная дверь.

Мы вновь бесконечно блуждали по лестницам и безликим коридорам, поднимались и спускались на лифтовых платформах. Я почти ничего не замечала вокруг, смотрела под ноги и видела лишь колыхание красного шелка, от которого мутило. Меня будто раздавили. Прижали подошвой и прокрутили — чтобы наверняка. С каждым шагом я проклинала себя за крошечное сомнение, детскую надежду. Где-то глубоко я ведь все равно бесконечно надеялась, что Тенал не солгал. Говорят, надежда умирает последней… Увы, моя давно сдохла, разложилась, оставила от себя лишь хрупкий сухой остов. И я все еще полагала, что он способен восстать.

Каждый шаг отзывался в голове гулким лязгом: «Беги. Беги. Беги». Я смотрела по сторонам и видела лишь стены, белые, чуть сероватые. Они обещали, что я, как эхо, буду вечно скитаться по этим коридорам, биться о гладкий камень. Я не хотела бежать. Сдалась. Отреклась от себя.

Отныне я — не я. Я — моя тень. Воспоминание обо мне.

Я будто вышла из тела, смотрела на себя, как на совершенно незнакомого человека. Чужого человека, до которого мне нет никакого дела. Наверное, вот оно, самое страшное — когда сам для себя становишься чужим.

Лора любила повторять, что для того, чтобы пережить неприятности, нужно представить себя толстой полой трубой, в которой воет ветер пустыни. Ты пустой, статичный, и все дурное просто проходит сквозь тебя и выдувается вместе с ветром.

Наконец, мы остановились перед неприметной дверью. Имперец нажал полочку ключа, набрал код на панели и приложил к сенсору раскрытую ладонь. Какая предосторожность. Дверь поехала влево с легким шорохом хорошо отлаженного механизма. Я послушно шагнула за имперцем и почувствовала позади пространство, воздух. Я обернулась на щипение двери и равнодушно смотрела, как закрывающаяся створка отрезает Окта и Бальтазара, оставшихся по ту сторону. Не самое горестное прощание.

Еще одна дверь, и я оказалась в уютной меблированной комнате. Красный диван, два кресла, обтянутых синтетической кожей. На персиковых обоях безвкусные картинки с аляпистыми цветами. За овальным столом, покрытым ажурной салфеткой, сидела толстая лигурка и что-то пила из чашки, оттопырив мизинец с красным ногтем. Заметив нас, она тотчас отставила чашку и поднялась:

— Наконец-то.

Она обращалась к имперцу, но неотрывно смотрела на меня.

— Я переживала, не случилось ли чего, — голос был мягкий, почти ласковый. Приятный голос.

Имперец кивнул, подошел к толстухе и вскользь чмокнул в темную лоснящуюся щеку:

— Все хорошо.

Он вышел в другую дверь, и мы остались вдвоем.

Лигурка, мягко говоря, была не самой молодой и не самой красивой женщиной. Вымазанные кроваво-красным тонкие губы выглядели на темном круглом лице приклеенными. Затянутая в красный бархат, она напоминала жирную волосатую гусеницу в омерзительных перетяжках по всему телу.

Толстуха широким жестом указала на стол:

— Выпьем чаю?

Я по-прежнему молча стояла, не понимая, что происходит.

Она подошла, положила мягкие теплые ладони мне на плечи и повлекла за стол:

— Теперь все будет хорошо. Ты в безопасности. Ну же! Выпьешь чаю, и все встанет на свои места.

Я опустилась на стул, лигурка пододвинула ко мне чистую чашку на тонком волнистом блюдечке и налила что-то красное из красивого пузатого чайника. Над чашкой поплыл густой приятный аромат.

Лигурка ободряюще кивнула и отхлебнула из своей:

— Это малансе — очень бодрит.

Мне не хотелось чаю, но я не понимала, имею ли право отказываться от такого гостеприимства. Я сделала маленький глоток и отставила чашку.

— Где я?

Лигурка приветливо улыбнулась красным ртом:

— В моем доме. И уверяю тебя — в полной безопасности.

Все это не убеждало. Отныне существует лишь одно место, где я в относительной безопасности — дом де Во.

Она, конечно, видела мое недоверие. И плевать, если я могла ее этим оскорбить. Я заслужила право на недоверие. Толстуха поставила чашку на скатерть, прищурила меленькие непроглядно-черные глаза. Юркие и живые, как два блестящих черных жука.

— Я узнала тебя…

Я похолодела и замерла — вот и все гостеприимство.

Лигурка тотчас поправилась и взяла меня за руку:

— Не бойся. Это ничего не значит. Я наслышана о твоих несчастьях.

Я опустила голову, стараясь не смотреть в ее темное лицо — боялась искать знаки искренности:

— Откуда?

— От доброго знакомого, который направил тебя ко мне.

Я невольно посмотрела в ее глаза:

— От герцога Тенала?

Она покачала головой:

— Что ты! Разве высокородный герцог опустится до разговора со старой толстой лигуркой. От Бальтазара.

Я вновь опустила голову: с чего бы Бальтазару рассказывать этой женщине о моей нелегкой судьбе?

Она сжала мои пальцы:

— Поверь, моя хорошая, тебя никто здесь не найдет. Выдохнешь, повеселеешь. Жить заново начнешь. Похорошеешь. А то одни глаза остались.

Я отдернула руку и спрятала под столом, на коленях:

— Почему вы мне помогаете?

Толстуха улыбнулась, обнажая мелкие зубы:

— Душевная тяга помогать тем, кто нуждается в помощи. В нашем мире