Жена врага. Я тебя присвою - Вероника Колесникова

Балдею от ее аромата.

От красок, которыми она окутана.

И это немного смешно – чувствую себя как подросток.

Мы уже перешагнули ту грань, когда нужно стесняться друг друга, но она сейчас волнуется, что я неправильно могу ее понять, принять.

После того, как она выстрелила в собственного отца.

Морщусь, когда она упрашивает меня отправиться в больницу.

Еще чего не хватало!

И дело даже не в том, что для меня эти раны – пустяковые. А в том, что не могу ее оставить одну.

Не теперь.

Не тогда, когда обрел ее.

От мысли о том, что кто-то может просто посмотреть в ее сторону, сжимаются кулаки. Пусть только у кого-то заинтересованно дернется член в ее сторону – сразу вырву яйца из глотки!

— Как…

Не даю ей открыть рта.

Не хочу, чтобы она думала, сокрушалась и волновалась зря.

И я знаю, как вытрясти из ее хорошенькой, смелой головки все эти жуткие мысли.

Все сейчас подчинено только ей.

Моей.

Моей собственной девочке.

Белоснежка протестующе мычит, когда я подхватываю ее под задницу и опускаю на стол в столовой. Когда стягиваю трусики, когда облизываю два пальца и сразу провожу ими по влажной глубине.

Но как только ловлю губами ее выдох, как она сразу же капитулирует.

И эта ее податливость даже в такую минуту, когда она вся окутана своими страшными мыслями, мне безумно нравится, заводит донельзя.

Укладываю ее спиной на стол, приспускаю брюки и тут же вхожу на всю длину.

Она охает, но глаза заполняются пеленой.

Ей не то, чтоб нравится – она кайфует. Едва ли не больше, чем я.

Поднимаю ее ногу выше, и думаю о том, что хочу поцеловать каждую ее косточку, каждый пальчик, украшенный легким лаком, поставить на ней свое клеймо, чтобы ни у кого даже не возникло мысли причинить ей вред.

Ее пальчики поджимаются, и чувствую, как внутри она вся сжимается.

Дыхание дрожит – она на грани, и я тут же догоняю ее быстрыми фрикциями.

У нас еще будет время на долгую, размеренную любовь.

Будет время на то, чтобы насладиться ее нежной, похожей на лепестки орхидеи, кожей, сладким, медовым вкусом, шелковистыми прикосновениями. Но сейчас ей нужно быстро, ярко, пестро, до фейерверка из глаз. И я могу ей это дать. Наши тела уже так настроены друг на друга, что я могу в любую минуту довести ее до оргазма одними пальцами в мгновение ока. Как и она – завести меня с полоборота.

— Сереж… — выдыхает расслабленно, когда я поднимаю ее со столешницы.

— Тшшш…Тебе нужно отдыхать, — подхватываю ее на руки, закинув хрупкую кисть себе на плечо.

Моя хрупкая, спокойная, нежная ноша напрягается:

— Ты же ранен, отпусти, я сама…

— Ну нет, я все буду делать сам.

Она прижимает свою головку к моей груди, слушает сердце и застенчиво, легко улыбается.

Мое же сердце начинает биться от этого еще сильнее – я хочу видеть свою девочку, свою Белоснежку счастливой и уверенной, не сломленной чужими руками.

Едва поднимаемся на второй этаж, укладываю ее на кровать.

Утомленная всеми переживаниями, всеми происшествиями дня, она сразу засыпает.

Укрываю ее одеялом и выхожу во двор.

Прикуриваю сигарету.

Ну что ж, пришло время для одного разговора…

* * *

—Мне нужно убрать одного человека, — без предисловий встаю перед Евреем.

— Всем кого-то нужно убгать, — флегматично замечает он.

Я оглядываюсь. Замечаю, что за мной следят – продавец оружия взял парней постоять на стреме. Похоже, уже не доверяет мне…

— Сейчас мое лицо явно стало известнее, чем мне нужно. Не пропустят, куда хочу.

Еврей кивает.

Все ясно – на меня уже получены ориентировки везде. После истории на набережной с отцом Анжелики прошло всего несколько часов, а слава уже разнеслась по всему городу. Вот и Еврей ждет, что я скажу.

Понятно, что проникнуть к Чопурии в палату теперь уже точно никак не получится. Не смогу убрать это говно с лица земли сам.

— Все мы когда-то тегпим погажение, — пытается он философствовать, и это раздражает.

Сжимаю руки в кулак, и Еврей тут же напрягается еще больше. Из-за угла гаража высовывается крепкий бритый парень, стреляет в нашу сторону глазами. Понятно, этот точно не будет церемониться – сразу вытащит нож. Молодой и резвый.

— Найму человека, хорошо заплачу.

Еврей кивает. Вопрос о деньгах всегда лучше, чем простое пустобрехство.

— Нужно пройти в больницу к Давиду Чопурии и пристрелить его.

Глаза продавца оружием округляются. Кажется, он ожидал услышать другую фамилию.

— Чопугию тгогать нельзя, — вдруг четко и взволнованно говорит он. Впервые вижу настоящие эмоции на его продажном, покрытом оспинами и морщинами, лице. — Он слишком завязан со всеми пагнями гогода.

— Завязан?

— Ну конечно, — Еврей приглушает голос и подается ко мне ближе. — Если ты его убегешь, будет кговавая бойня. Пегедел власти. Никому этого не нужно, пегемигие было только-только восстановлено.

— Мне срать на город.

Еврей кивает и за моей спиной вырастают трое парней. Угрожающе поднимает палец вверх.

— Сейчас не то вгемя, чтобы начинать войну. Ты не сможешь его убить, достать. А в гогоде никто не захочет тебе помочь.

Я прищуриваюсь.

Все становится на свои места. Чопурия – в доле с братками, на нем завязано много вопросов, и, если город лишится этого пазла, снова начнется бойня за передел власти в городе. Для этого было потрачено много сил и крови, и потому никто не хочет снова начинать войну.

Но если Чопурия пропадет совсем другим путем…

Например, окажется за решеткой, и будет гнить в тюряге…

— А что, если я его посажу?

Еврей шевелит беззвучно губами.

Кажется, он не верит, что такого человека, как Давид Чопурия можно законно упрятать за решетку.

Но он еще не знает, что если я чего-то хочу, то добиваюсь всего сам.

— Если посадишь… — он ухмыляется. — Что ж…так тому и быть!

Анжелика

Проходит неделя, и я понимаю, что дальше тянуть нельзя: совсем скоро Давид вернётся домой, и тогда мы точно не сможем добраться до того самого чемоданчика…