Ниточка судьбы - Елена Гонцова

После многозначительной паузы Третьяков продолжил:

— Оказывается, эту забегаловку со времен Ивана Бунина ценят русские за отличную водку…

— Володя, ты с поклонницами пил горячее вино… Мерзкий Париж, весна, чужбина…

— Горячее вино — это и есть водка. Я не оговорился. А Париж был тогда отвратителен, — невозмутимо и блистательно продолжил Третьяков. — И вот что оказалось. Два дня назад это кафе посетил собственной персоной наш легендарный дирижер Дмитрий Лебедев, живущий сейчас в Филадельфии, вы его видели у нас в консерватории. Мой друг, большой шутник. Он сказал хозяину, что через два дня здесь буду я. Всех стану угощать водкой и раздавать деньги. Ну что тут думать, а? Каков мерзавец! Пижон, негодяй, эстет. Нет, вы мне скажите!

Третьяков умел пользоваться то ли врожденной, то ли приобретенной видимостью простодушия, которая подкупала всех. Он даже хвастался феерически, вот как сейчас.

— Бунина не было на вас, — ласково заметила Соболева.

— Ничего подобного, — театрально воодушевился Третьяков. — Однажды мы пили там же с Сергеем Довлатовым. Там еще был замечательный Алексей Хвостенко, да жаль, скоро ушел. И понимаете, в какой-то момент видим, с нами сидит Иван Алексеевич Бунин, перед ним графин «Померанцевой», черная икра, белый хлеб. Наливает себе, после — нам. Понемногу, вот так примерно.

Третьяков налил себе две трети широкой коньячной рюмки.

— И точно скажу, я почувствовал — тот Бунин переживал разрыв с последней возлюбленной. И Довлатов это понял одновременно со мной. И спрашивает Бунина, как только выпили, закусили и помолчали: «Как же так, Иван Великий, получиться-то могло?» А Бунин тут такое ответил, женщины, заткните уши…

— Любим мы тебя, Володя, — погладила его по рукаву Соболева. — Пижон ты, забияка, злодей.

Она неуклонно гнула свою линию, дожимала профессора, который в любую секунду мог распрямиться, как пружина.

Но единственное, что удалось Третьякову в этом направлении, клятвенное обещание подготовить Рудольфа к московскому конкурсу безупречно, чтобы он уравновесил несравненную Стрешневу. Это прозвучало довольно странно и даже зловеще, будто «уравновешивать» он собирался в каком-то физическом смысле.

— Чего только не скажешь в шутейном разговоре, — подытожила Соболева.

— А вы, дети-злодеи, не слушайте меня, — продолжал Третьяков. — «Играй, покуда над тобою…», как сказал поэт, тоже пижон и злодей.

— Мне пора домой, то есть на квартиру, — сказала Вера, — надо кошку кормить.

— Непременно возьмите для нее контейнер деликатесов. — Оживился Третьяков. — Я слышал, что ваша чудная киска любит полакомиться. Рудольф, ты должен проводить наше сокровище. Но только до подъезда…

— До подъезда и выше, — сказал Рудольф, как только они оказались на улице.

— А в следующий раз? — спросила Вера выжидательно.

— Никак нельзя, — решительно возразил он.

— Ну если так, едем сейчас же!

Подозрительно быстро появилось авто, вырулившее из-за деревьев, «Мицубиси» серого цвета. Рудик остановил его странным движением, напомнившим жест дирижера. За рулем сидел негр какого-то фантастического размера, так что непонятно было, как он вообще умещается в этой небольшой машине. Он отлично говорил по-русски, вращал глазами и всячески выказывал расположение молодой, красивой паре.

— Строгино! — распорядился Рудик.

— Йес, — согласился негр. — А где ваши саксофоны и виолончели? Я часто сажаю здесь юношей и девушек с футлярами.

— Я играю на органе в кирхе, — пояснил Даутов. — Он ни в какой футляр не влезет. А моя супруга временно утратила интерес к музыке.

— «Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы сниматься в кино», — фальшиво напел негр, разворачивая цветную карту Москвы.

«Но все протрахали», — вспомнила Вера ядовитый комментарий к этой популярной песенке.

Рудик немедленно уловил ее настроение. Эта шутка была известна ему от Веры.

«Сейчас будет выворачиваться. Мол, не для того едут они к нему в гости. А так — поговорить, поглядеть на полнолуние в широкие окна роскошной квартиры. Обсудить планы семейной жизни, вот уж незадача! Все это было давно проговорено, решено за четыре года пятьсот раз».

— Устала? — по-свойски спросил он. — Да вот хоть на час переменишь обстановку. Ты совершенно свободна, разве ты не знаешь?

А Вера, бегло рассматривая мелькающие здания, витрины и пестрые огромные рекламные щиты, думала уже о том, что Третьяков побаивается ее. И что это чувство отчасти перекочевало в лучшего представителя «третьяковской галереи» — Рудольфа Даутова.

Наверное, поэтому она ехала к Даутову. Обычно после размолвок и ссор они бурно любили друг друга, как бы утонченно взрослея в поспешных объятиях и в детской любовной болтовне. А сейчас и вовсе мог случиться момент истины.

«Не знаю, что ему от меня надо? А уж что мне надо от него — настоящая мрачная тайна».

«Точки невозврата» в этой странной дороге из консерватории в водяное и лесное Строгино она еще не достигла. Виноват в том был запас свободы, который никак не исчезал, не превращался в предметный ряд — в какие-нибудь забавные положения, в неумышленную веселость, в непрерывность мелких, но значимых событий. Сейчас же они ехали в стерильном пространстве.

«Похоже, я смотрю на Рудольфа стеклянными глазами. Ну и ладно. Разве не он, а кто-то другой шарашился на Тверской с непотребными девками? Вот черт, с кем и куда я еду? Ладно, будем считать, что я «служу в разведке». Здесь и сейчас. А также «снимаюсь в кино».

Вера физически ощущала, что все зависит только от нее. Попросит остановить авто и выйдет, Даутов не сможет возразить. Прикажет поехать в ресторан, где сейчас Таня и Леня, — поедет.

Жаль, что она совершенно забыла об этой парочке. Надо было устроить именно такую сходку. Да почему-то не получилось. Стало быть, не могло получиться. Сломалось перо, порвалась струна, видно, в следующий раз. Которого, ясное дело, не будет.

Она прислонилась головой к плечу Рудольфа. Пусть думает, что она раскисла.

— Поедем в испанский ресторан, — тихонько заныла девушка. — Там мои друзья. Я обидела их, несчастных.

— Это невозможно, Вера, — запротестовал Рудольф. — Стол накрыт. К тому же у меня сюрприз.

— Надоели сюрпризы, — ответила Вера. — Это же однозначно — «сюр». С ума сойдем от бесчисленных сюрпризов.

Рудик обиженно замолчал. О чем он думал — Стрешнева не могла представить. Прежде он был более или менее понятен. Прозрачен, как аквариум. Может быть, сейчас он лихорадочно соображает, как бы получше с ней расстаться. Представить все так (кому? кому?), что ничего не было. Возможно…

Вера заскучала и тут же заметила, что они приехали к башне Даутовых.

— Щастливо, — сказал добрый негр, цинично улыбаясь, в московском воздухе его ухмылка выглядела именно так. Не хватало крокодилов, баобабов и жирафов для того, чтобы его мимика не была зловещей.