Не плачь - Мэри Кубика

– Вот послушай. – Он откашливается и начинает читать: – «23 сентября, во вторник, в Методистской больнице скончалась Келси Беллами, двадцати пяти лет, жительница Чикаго (штат Иллинойс). Она родилась 16 февраля 1989 года и переехала в Чикаго в 2012 году из родительского дома в Уинчестере (штат Массачусетс). До своей кончины два года работала учительницей на замену в системе публичных школ Чикаго. У Келси остался жених, Николас Келлер, а также родители, Джон и Шеннон Беллами, брат и сестра, Морган и Эмили. Кроме того, ее оплакивают многочисленные дедушки, бабушки, тети, дяди, кузены и друзья. Проститься с ней можно в пятницу, 26 сентября, с 15 до 20 часов в похоронном бюро Палмера в Уинчестере (штат Массачусетс). Вместо цветов можно делать пожертвования в Фонд борьбы с пищевой аллергией или в Фонд образования».

Он находит дату под некрологом: прошлый год. Келси умерла в сентябре прошлого года, всего за несколько недель до того, как к Эстер переехала я. Несколько недель!

– Будь я проклята, – говорю вслух и думаю: «Как грустно». И еще: «Вот черт!» Потом спрашиваю: – А она точно та самая? Та Келси Беллами, которая жила здесь?!

В голову мне приходит еще одна мысль. От всей души надеюсь, что Келси Беллами не здесь умерла, но отчетливо представляю себе мертвую девушку на полу в моей комнате. Поспешно прогоняю страшную картинку из головы.

– Конечно, я ни в чем не уверен, – продолжает Бен, – но она – единственная Келси Беллами во всем Чикаго подходящего нам возраста. Как-то не могу представить, чтобы Эстер делила квартиру с шестидесятилетней дамой.

– Просто не верится, – говорю я. – И Эстер мне ничего не рассказала… – Впрочем, теперь я способна поверить во все, что угодно. Два или три дня назад я бы сказала: «Не может быть!», но теперь я уже ни в чем не уверена. Начинаю понимать: я многого не знаю о жизни Эстер, Джейн или кто там она еще такая. – Кстати, а от чего она умерла?

– Здесь не написано, – отвечает Бен, – но, по-моему… – Голос его затихает, и вдруг он оживляется: – Вот, взгляни. – Он двигается, оставляя мне еще больше места на диване. Дважды просить ему не приходится, хотя меня слегка обижает, что он так далеко отодвинулся. Неужели он считает, что у меня такой широкий зад?

Бен показывает на экран своего планшета, а я швыряю подушку на пол и подсаживаюсь к нему. На экране планшета – Келси Беллами.

Она хорошенькая. Вот первая мысль, которая приходит мне в голову. Хотя хорошенькая не в привычном смысле; она не блондинка с голубыми глазами. Скорее похожа на гота. Иссиня-черные волосы, дымчатый макияж. Теперь понятно, почему нам кидают этот каталог! Кожа у нее молочно-белая. Белее белого, как будто ее окунули в детскую присыпку – как будто она в самом деле призрак, уже мертва. И одета она как гот, правда, с налетом женственности – черная юбочка в стиле Лолиты, кружевная блузка, черная помада.

Мне трудно представить себе Келси Беллами в роли учительницы.

– Странно, – киваю я, – очень странно.

– Вот именно, – говорит Бен и продолжает поиск – может, обнаружится что-то еще.

Мы сидим прижавшись друг к другу на маленьком диване, и наши колени находятся совсем рядом, глаза смотрят на одно и то же колесико на одном и том же экране планшета. Мы ждем, пока планшет грузится. Украдкой вдыхаю запах его свежего цитрусового одеколона… И вот перед нами мемориальная страничка Келси в «Фейсбуке». Родные и друзья оставили печальные, душераздирающие записи. Они пишут о любимой дочери, внучке, племяннице и подруге. Что это? Многие считают, что в смерти Келси виновата ее соседка. «Ужасное стечение обстоятельств», – пишут одни, хотя другие называют произошедшее несчастным случаем. Кое-кто, похоже, считает, что «она» виновата в непредумышленном убийстве. «Она» – Эстер. Соседка покойной Келси. Родственники мертвой девушки считают, что Эстер – моя Эстер – убила Келси!

– Ты ведь не думаешь, что… – начинает Бен, но не заканчивает фразу.

Да, я думаю то же самое. Мы с ним смотрим друг на друга и молчим. Боимся произнести вслух страшные слова.

Не могу описать, что творится у меня в душе. Внутри все сжимается; желудок как будто ухнул вниз, к ногам.

Похоже, меня сейчас стошнит.

В конце концов именно любопытство толкает меня в заброшенный дом напротив нашего. Я возвращаюсь после очередной рабочей смены; у меня болят ноги и ноют все мышцы. Войдя в прихожую, я вижу в окне напротив вспышку света – точно такую, какую мы с отцом видели накануне: есть – нет. И именно она привлекает мое внимание.

На провалившейся крыше сидит птица, обыкновенный гракл; голос у него похож на скрип несмазанной двери. Синяя голова птицы поблескивает в тусклом лунном свете. Гракл сидит на старой, прогнившей крыше, его черные глаза смотрят на улицу, на меня, и заостренный клюв нацелен в мою сторону. Я вижу все: блестящее оперение и искривленные лапки, сморщенные, словно старушечьи руки. Луна, идеально круглый шар, высоко поднялась в ночном небе, и мимо неспешно проплывают облака.

Прихватив кое-какие инструменты, я издали разглядываю дом напротив, прикидывая, как лучше проникнуть внутрь. Хочу знать, кто там живет и в самом ли деле дом захватили бездомные, как думает отец. Беру с собой несколько круассанов, которые мне дали в кафе. Круассаны с шоколадной начинкой. Обитатели дома напротив наверняка голодные.

Перехожу дорогу, ступаю на растрескавшийся тротуар. Под ногами у меня чьи-то имена. Несколько десятков лет назад их вывели в застывающем бетоне. Имена доказывают, что и здесь когда-то жили люди. Дом напротив не всегда был заброшенным.

Сумерки – такое время, когда весь мир приобретает синий оттенок. И заброшенный дом тоже синеет. Немногочисленные окна забиты фанерными щитами. Через окна в дом не забраться. Не собираюсь отдирать фанеру голыми руками. К тому же щиты приколочены старыми ржавыми гвоздями, так что я, наверное, умру от столбняка, если дотронусь до этих проклятых гвоздей. Мне не хочется думать о столбняке – судорогах, смерти – поэтому я беру захваченный из дома отцовский гвоздодер и надеваю толстые рабочие перчатки. Обхожу дом с тыла, где меньше риска, что меня заметит случайный прохожий, выдергиваю старые гвозди и аккуратно ставлю фанерный щит на землю.

Встаю на скамеечку, также захваченную из дома, чтобы удобнее было лезть в окно, Смахиваю с подоконника гвоздодером оставшиеся осколки. Внутри еще темнее – почти ничего не видно. Правда, луна светит как раз сюда. Уже очутившись в доме, я вижу, какого свалял дурака: шагах в десяти от меня есть еще одно окно, с которого уже сняли фанерный щит. И стекло там уже разбито. Сквоттеры!

Задираю голову. Потолок просел; весь пол в кусках штукатурки. Внутри темно, но, к счастью, я захватил с собой и фонарь. Щупаю стену в поисках выключателя. С удивлением – и вместе с тем без всякого удивления – отмечаю, что электричества нет. Скорее всего, его отключили много лет назад. Значит, нелегальные захватчики пришли со своим фонарем. Вот какой свет мы с отцом иногда видим в окно. «Есть – нет». Фонарь или лампа. А может, и свеча.