Не плачь - Мэри Кубика

Осмотревшись, я понимаю: прежние владельцы поспешили все бросить.

Уходя, они, конечно, забрали все ценные вещи. И электроприборы, и почти всю мебель. Остались безделушки, мелочи, которые обладают ценностью не материальной, а скорее сентиментальной. И все же при желании за них можно было бы хоть что-то выручить. Ваза, шахматная доска, сломанные часы – стрелки навсегда застыли на 8:14. Со временем газ и свет отключили за неуплату; воду же отрезали только после того, как в доме замерзли и лопнули трубы. Банк пытался продать дом с аукциона, но не нашлось ни одного желающего его купить. Поскольку снос стоит дорого, про дом просто забыли. Соседи даже подумывали поджечь заброшенный дом – тогда хоть можно погреться в пламени и посмотреть на пожар. По-моему, в данном случае поджог – не такая плохая мысль. Но никто не хотел злить дух Женевьевы, то есть нечто несуществующее.

Внутри стены исписаны граффити. Какие-то вьющиеся растения проросли с улицы сквозь трещины в стенах. Лужайка заросла бурьяном, кусты так разрослись, что грозят разрушить фасад. На заднем дворе всюду спиленные деревья; их пеньки почернели от гнили. Внутри дома заметны какие-то признаки жизни: на шкафчике стоит стопка меламиновых мисок, покрытая паутиной и экскрементами грызунов. В тех местах, где крыша провалилась, на полу валяются куски сухой кладки. Снизу видна черепица. Получился импровизированный потолочный люк. Изоляция вываливается из стен, как набивка из рваного плюшевого мишки.

Передвигаясь на цыпочках по заброшенному дому, я ожидаю встретить сквоттера, может быть, даже небольшую семью сквоттеров, которые сгрудились на полу под одеялами. Или банду юных хулиганов, которые курят травку в таком месте, где, как им кажется, их никто не найдет. Не исключено, что тут поселился бродяга, который проходил через наш городок и искал сравнительно теплое и сухое место для ночлега.

Наверное, я все-таки не такой умник, каким меня все считают, потому что совершенно не рассчитывал встретить здесь Перл. Она стоит посреди заброшенной гостиной. Я замираю на месте. Вот она – во плоти. Я вижу ее разноцветные волосы, которые волнами спадают по спине; лицо разрумянилось, словно ей дали пощечину. Глядя на меня, она прижимает к красным щекам кончики пальцев; сразу видно, что пальцы у нее окоченели. Несмотря на то что она под крышей, осенней ночью в доме с разбитыми окнами совсем не жарко. Глаза у нее блестят – слезятся от холода? Из носа течет, от розовых губ идет пар. При каждом выдохе от нее словно отделяется облачко. Она стоит почти в темноте;

и тут с улицы снова доносится скрип гракла, а в разбитое окно светит полная луна. Перл поворачивается ко мне и улыбается.

– Ну привет, – говорит она. – А я все гадала, придешь ты или нет.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, и она отвечает голосом спокойным, как запруда у мельницы:

– То же, что и ты. – Голос у нее напевный, ритмичный; говоря, она поворачивает маленькие ноги в мою сторону. – Любопытствую. – Указательным пальцем проводит по слою пыли на каминной полке, какое-то время смотрит на испачканный палец и вытирает его о штанину.

В комнате темно – не кромешный мрак, но все же темно, хотя в окно и проникает свет полной луны. Она мерцает из-за пухлых облаков, ее свет становится то сильнее, то слабее, как луч фонарика в руке у Перл. Она снова и снова нажимает кнопку: есть – нет. Есть – нет.

Я думаю о том, как отец совершенно один сидит в доме через дорогу, смотрит на это мерцание в окно. Слышу его слова: «Сквоттеры гребаные… опять заселились». А оказывается, нет. Здесь никакие не сквоттеры, а Перл. Сквоттеры и Перл – взаимоисключающие явления, по крайней мере для меня.

Девушка, которая стоит передо мной, не может быть сквоттером, потому что… ну потому что не может, и все. Она заслуживает большего, лучшего, чем грязь, сажа и копоть. Она заслуживает лучшей жизни.

Я медленно вхожу в гостиную, не совсем понимая, что сказать или сделать. Да, мы в гостиной – здесь по-прежнему стоит диван, обитый тканью в клетку, а в дальнем углу виднеются остатки камина: чугунная вставка, а над ней мраморная полка, покрытая толстым слоем пыли. Перл водит по ней пальцем, словно изучает дорожную карту.

На полу у ее ног лежит одеяло, дырявое, побитое молью одеяло, и плоская подушка – догадываюсь, что она взяла ее с дивана, чтобы голове было помягче. Ткань такая же, как на диване, сине-белая клетка. В то, что такая ткань когда-то могла быть в моде, верится с трудом. И все же она когда-то была модной. Когда-то. Давно. Сердце у меня надрывается, когда я думаю, что Перл провела ночь на грязном жестком полу и клала свою хорошенькую головку на эту мерзкую подушку.

Она обхватывает себя руками и вздрагивает. В помещении, наверное, не больше десяти градусов тепла. Я кошусь на камин. Очаг пустой и холодный.

– Ты здесь ночуешь? – спрашиваю я, хотя ответ очевиден. Мне хочется рассказать ей о крысах, клопах, о табличках снаружи, на которых написано: «Вход воспрещен» и «Опасно для проживания», но я молчу. Скорее всего, о существовании табличек Перл и так знает. Вместо ответа, она смотрит на меня в упор, и ее ошеломленные глаза изо всех сил пытаются прочесть мои мысли, как и я силюсь понять, о чем она думает.

– Знаешь, говорят, что в этом доме живет привидение. – Гадаю, надо ли говорить больше, рассказывать о Женевьеве, о маленькой девочке, которая умерла в ванне, чей дух, как утверждают, преследует каждого, кто входит в этот дом.

Но я молчу. Просто не успеваю ничего сказать, потому что она улыбается мне уверенной улыбкой и, пожав плечами, решительно говорит:

– Я не верю в привидения.

Улыбаюсь в ответ:

– Ну да. Я тоже. – Машинально засовываю руку в карман и нащупываю шоколадный круассан. Но улыбка у меня вовсе не уверенная, и слова выходят вязкими и хриплыми, как будто я наглотался ваты. Голос у меня дрожит, как и руки.

Я достаю из кармана помятый круассан – вид у него жалкий – и нерешительно протягиваю Перл. Она качает головой и говорит:

– Нет.

Она стоит передо мной как инженю. Да, вот как она выглядит. Как девушка из соседнего дома, которая попала в беду. Что-то в этом роде – а может быть, я просто хочу, чтобы она была такой. Судя по виду, она устала, замерзла и, может быть, даже чуть-чуть испугана.

Вблизи я вижу, что одежда у нее мятая – не в стиле «потертый шик», а такая, какой ей и положено быть после того, как она несколько дней бродила по округе и провела ночь на грязном, пыльном полу.

Однако в присутствии Перл я превращаюсь в интроверта, асоциального одиночку, который совершенно не умеет разговаривать с девушками. И дело не в ней как таковой, а в том, что она девушка – женщина, к тому же красивая. Вот из-за чего у меня дрожат руки, вот почему мне так трудно подобрать слова, вот почему я то и дело смотрю на отвратительный пол под ногами, а не ей в глаза.

– Как тебя зовут? – спрашивает она.

– Алекс. – Я бросаю на нее взгляд и снова опускаю глаза в пол. Но когда, в свою очередь, спрашиваю, как ее зовут, она отвечает уклончиво: