Не плачь - Мэри Кубика

– Мама запрещала мне разговаривать с незнакомцами. – И улыбка на ее губах говорит остальное. Она вовсе не так застенчива, как мне хотелось бы верить. В ней чувствуется игривость, возможно, даже хитрость. Правда, я совсем не против. Ее уклончивость мне даже нравится.

– Ты ведь уже говоришь со мной, – возражаю я, но понимаю: она по-прежнему не намерена мне представляться.

Я не настаиваю. Возможно, у нее целый ряд причин не называть свое имя. Она в бегах и прячется здесь. У нее неприятности с полицией – а может, и с каким-то парнем. Не мое это дело. Я думаю о ней и докторе Джайлсе, о том, как она глазела на него из окна кафе. И вспоминаю, как вчера, когда она уходила по улице вдаль, он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за холмом. Интересно, входила ли она в его синий домик, была ли у него на приеме? Не знаю. Догадываюсь, что ее пребывание здесь как-то связано с ним, может быть, она его пациентка, но сюда примешивается воспоминание о том, как она смотрела из окна кафе – завороженно и с любопытством, может, даже с тоской. Возможно, между ней и доктором Джайлсом нечто большее, их связывают не просто отношения врача и пациентки. Но это только догадка, я придумываю сказку на ночь. На самом деле ничего не знаю.

– Давно ты здесь? – спрашиваю я, и она пожимает плечами:

– Пару дней… наверное.

В нашем городке есть дешевый мотель, семейный пансион и отель, предназначенный для длительного проживания. Кое-кто из местных жителей сдает дома на лето, пляжные домики; есть даже один или два кемпинга. Но я догадываюсь, что подобные условия ей не по карману, поэтому ничего не говорю. Я бы помог ей деньгами, если бы мог, но денег у меня нет. Хотя в полумраке почти ничего не видно, я все же ищу признаки дурного обращения или насилия – синяки, кровоподтеки, переломы, хромоту. Что-то, способное подсказать, что она бежит от кого-то или чего-то. Ничего подобного я не вижу.

Но вскоре она снова обхватывает себя тонкими руками и вздрагивает от холода, и я смелею.

– Жаль, что здесь нельзя зажечь огонь. – Я показываю пальцем на полуразрушенный камин, больше похожий на грязную дыру в стене.

Сделав шаг в ту сторону, чувствую, как расшатались половицы. Я иду быстро, словно боюсь, что, если буду долго стоять на одном месте, меня засосет зыбучий песок, черная дыра. К счастью, ничего подобного не происходит. Когда ненадолго останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями – и рассмотреть, как просел кусок пола под старым ковром, – радуюсь тому, что пришел сюда. Не зря незваных гостей предупреждают, что дом опасен для проживания. Нагибаюсь и стараюсь рассмотреть каминную трубу. Она совершенно забита птичьими и беличьими гнездами, сажей и всяким мусором. Я не трубочист, но готов поспорить, что кирпичная кладка расшаталась. Трубу не мешает укрепить раствором. Ну а металлическая вставка внутри так заросла грязью и сажей, что, наверное, сразу взорвется, если попробовать разжечь внутри огонь. Дом наполнится угарным газом, и мы, не успев ничего сообразить, уснем и умрем, присоединившись к Женевьеве в загробной жизни.

– Ты уверен? – спрашивает она, разглядывая камин.

Я снова думаю обо всем – огонь, угарный газ, смерть – и простодушно отвечаю:

– Да, топить камин не стоит.

Но я придумал кое-что другое.

Я расстегиваю молнию на своей спортивной куртке, снимаю и протягиваю девушке:

– Вот, надень.

Она не сразу берет куртку. Долго смотрит на нее и на мои дрожащие руки, и я чувствую себя полным идиотом, который только что перешел запретную черту. Уже собираюсь снова надеть ее и притвориться, что никогда ничего не предлагал. Чувствую, как она пытливо смотрит на меня, смотрит на куртку в моих руках. Но потом берет куртку и говорит:

– Как мило с твоей стороны. Правда, очень мило. А тебе самому разве не холодно?

– Нет, – отвечаю я, пожав плечами. Конечно, это неправда. Мне уже холодно. Но я скоро пойду к себе домой, лягу в мягкую постель, укроюсь одеялом. А термостат у нас выставлен на двадцать градусов. Скоро я согреюсь. А ей по-прежнему будет холодно.

Она останется здесь, всю ночь проведет в холодном полуразвалившемся доме.

Когда она надевает мою куртку поверх своего свитера с капюшоном, ее длинные растрепанные волосы оказываются поверх пухлого капюшона, руки закутываются в мягкий поношенный хлопок уже согретых карманов, я понимаю: мне нравится, что моя куртка будет согревать ее всю ночь.

Я не задерживаюсь надолго. Не хочу злоупотреблять гостеприимством. Утешает то, что я еще не наделал глупостей; надеюсь, что так будет продолжаться и впредь.

Я провожу с ней еще несколько минут. У меня на глазах она садится на пол и укрывается побитым молью одеялом. Она подтягивает колени к груди, садится по-индейски и начинает что-то тихо мурлыкать себе под нос. Я обхватываю себя руками – теперь на мне лишь тонкая футболка – и думаю, что у нас в гараже и то теплее, чем здесь. Как и в нашем деревянном сарае. Но эта девушка не знает меня с детства. Невозможно поверить, что она согласится провести ночь в нашем гараже.

Черт, да ведь отец, скорее всего, в полной отключке; я мог бы провести ее прямо ко мне в комнату, и там, в моей постели, она могла бы поспать в тепле и уюте – конечно, сам я устроюсь на полу. Я совсем чуть-чуть тешу себя такой мыслью.

Вслух я, правда, ничего подобного не предлагаю – она не выглядит настолько наивной. Она просто откажется, и все, а я буду считать себя дегенератом даже за то, что мне в голову могла прийти подобная мысль. Перл решит, что я – чудовище. Так что лучше промолчать.

– Ты здешняя? – спрашиваю я, и она отвечает довольно равнодушно:

– Вроде того… На самом деле нет.

Я робко улыбаюсь и интересуюсь, что она имеет в виду.

– Наверное, можно и так сказать. – Она пожимает плечами.

Я по-прежнему ничего не понимаю.

– Живешь ближе к Батл-Крик?

Я сразу соображаю, что сморозил глупость. В штате Мичиган больше тысячи больших и маленьких городов, может, и две тысячи. Почему именно Батл-Крик? И все же я спрашиваю, потому что, стоит мне открыть рот, как оттуда вылетают эти слова. К моему удивлению, она несколько раз кивает, и мне становится ясно: либо я угадал, либо она просто хочет, чтобы я поскорее заткнулся.

– Любишь плавать? – задаю я еще один вопрос, вспоминая позавчерашний день на озере.

Она отвечает вопросом на вопрос:

– А ты?

Я уже заметил эту ее особенность. Она старается ничего не рассказывать о себе. Не делится никакими сведениями.

– Очень люблю, хотя в это время года вода холодная.

– Думаешь? – спрашивает она, и я по-прежнему не могу понять, соглашается она со мной или нет; вспоминаю, как она плывет в холодной воде озера Мичиган и дождь падает ей на спину с бессолнечного неба. Непонятно, что она имеет в виду, и все же я киваю:

– Да. Сейчас холодно.