Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

мне было, — огрызнулся Попаданец. — Как белка в колесе кручусь. Сейчас с британцами дела уладил, будет время подумать. Я-то мыслил, что Перми, да Печоры будет достаточно. Рудознадцев у нас раз-два и обчёлся. А раз не надо на Печору идти, так давай на реку Самарку отправь людей. Я тебе говорил про неё.

Царь вздохнул.

— Вот сейчас послов ногайских встретим. Дай Бог договоримся, чтобы пропустили туда наших людишек.

Фёдор издевательски улыбнулся.

— Что значит: пустят-не пустят? Царь ты или не царь?

Царь скривился.

— Царь-то царь, да просят они слишком много. Нет у меня пока возможности такой, чтобы Исмаилу потакать. Спорит он с наместниками Астраханскими, что те людишек евойных привечают и под свою руку берут. С Иваном Черемисиновым лаялся, всё убрать просил, теперь на Выродкова пишет. Жалуется, что и с детьми, и с другими родичами из-за меня рассорился и, что де они его «русином» дразнят.

У Попаданца в голове снова что-то щёлкнуло.

— Русином, говоришь? — Фёдор отрицательно покрутил головой. — Что-то мниться мне, что он на твою сторону перешёл, когда захотел с твоей помощью своего брата Юсуфа ликвидировать и самому ханом Ногайской орды стать. И стал, между прочим. А теперь сыновей своих, как шакалят, на тебя натравливает. У него вроде, как есть обязательства перед тобой имеются, а дети его: Дин-Ахмед и Урус против тебя пойдут, государь. И долго против Руси воевать будут.

— Старший его сын Мухаммад мне присягнул.

— Убьют они его через год и Дин-Ахмед ханом станет.

— Ты знаешь, когда умрёт Исмаил?

— Через два года. Дин-Ахмед возьмёт четвёртой женой дочь Темрюка и станет тебе зятем, чем попытается уровняться с тобой. Ты же его отца Исмаила своим братом не называешь. И с тех пор ногаи станут отдаляться от тебя. А через десять лет пойдут вместе с крымским ханом на Москву и сожгут её.

— Вот бляди! — выругался царь. — И что делать?

— Да, что ж тут поделаешь? Этих ногаев, и других народов, из остатков золотой орды, подтянутых к твоим границам, ведь сотни тысяч, а то и миллионы. А у тебя людей сколько? И всех их крымский хан через своих посланников возбуждает против тебя. Сколько раз тот же Исмаил пытался послов к Гирею отправить? Думаешь зачем? Смог бы, давно бы под него ушёл.

— Дела-а-а…

Иван Васильевич остервенело вцепился в подбородок и стал драть его, струдом пробираясь к нему пальцами через спутанную бороду.

— Я из-за тебя, Федюня, весь чешусь.

— Помыться тебе надо.

— Ха! Как помыться-то, с дыркой в чреве?

— Можно помыться, если осторожно. Вместе сегодня пойдём. Я помою тебя, государь. А то козлом ты попахивать стал.

— Но-но! Я попрошу! — погрозил пальцем царь. — Не лай на царя!

— Да, кто же на тебя лает. Я же просто говорю, в баню сходить надо.

— Бабу бы, — вздохнул государь.

Вздохнул и Фёдор.

— Возьму, так и быть, — буркнул он.

— Англичанок своих? — скривился государь. — Тощие они у тебя, как селёдки.

— Нашёл, тоже мне, сутенёра, — буркнул Фёдор. — Откормились они уже. Пухлее с лета стали.

— Токма не тех, что с этими… с англичанами твоими… того…

— Ты, что это заладил: «твоими, твоими»? Какие они мои? Это твои англичане. Да и англичанок тебе привезли. По твоему же заказу, государь! Ты это чего с больной головы на здоровую валишь?

Его «понесло». Вероятно выплеснулось то напряжение, что он пережил, общаясь с английскими рзидентами. Фёдор расставил пальцы «веером».

— Я, видите ли, разруливаю его косяки, а он меня ещё и грузит! Рамсы попутал?

Попаданец и сам не заметил, как перешёл на тон разборок времён «девяностых». Коснулась и его эта «тема», как говорили в тех же «девяностых».

Глаза царя Ивана увеличились почти в двое, рот едва не приоткрылся от удивления. А Попаданец, поняв что его занесло «конкретно», упал перед царём на колени и заголосил.

— Ой, Иван Васильевич, прости Бога ради. Что-то я сам рамсы попутал. Не вели казнить, великий государь!

— Охренел, что ли? — спросил Иван Васильевич испуганно. — Напугал. Ты это с кем так разговаривал?

— Когда, сейчас? — тоже испуганно спросил Попаданец. — С тобой.

— Да нет. Не сейчас. Раньше ты с кем так разговаривал?

Фёдор скривился.

— Да было у нас времечко. С татями. Это на их языке.

— Сурово вас ломало, — покачал головой государь. — У нас тоже на думе так разговаривают. А если ещё на офеньском языке… У-у-у! Ничего не понять, но так страшно! Потом, правда, в бороды цепляются и кулаками в носы суют.

— У нас так же было, — вздохнул Попаданец. — Так, что… С ногайской ордой всё сложно будет. И идти за золотом в верховья Самарки, наверное, не получится. Даже если сейчас ногайцы пропустят, то потом могут с золотом не выпустить

и не дай Бог наши рудознатцы золото найдут. Там их ногайцы и похоронят. А по поводу Исмаила… Лучше бы тебе из под него его родичей к себе переманить.

— Юсуфовские все у меня в Астрахани. Из-за того Исмаил и злится. А те, не чтобы за стенами Астрахани сидеть, набеги на него учиняют.

Царь Иван рассмеялся, потом посуровел.

— Ладно. Подумаем ещё что с набегом на Москву делать. Одно понимаю, что ты прав про войну с Ливонией. Тут укрепляться надо. Заслоны ставить, крепости.

— А с другой стороны, — задумчиво произнёс Попаданец. — Если ты из Москвы уйдёшь в Александровскую Слободу, так и пусть её Гирей жжёт. Особливо, если в той Москве соберутся все твои недруги.

* * *

Глава 16

— Ты думаешь, ежели Гирей Москву пожжёт, он остановится? Не только Москву пожжёт, а и другие города и веси пограбит, до Слободы дойдёт. Тогда до Новгорода придётся бежать. А он, злодей, людишек в полон заберёт. Нельзя допускать крымчаков на Русь.

Фёдор пожал плечами.

— Ну, так не допускай. Я тебе сказал, когда Гирей придёт очень сильный: с ногаями, кабардой, а до того раз в три года нападать будет, пользуясь тем, что основные твои войска на Ливонском фронте топчутся. Да и ногаи твоего Исмаила каждый год за Волгу ходят и ходить не перестанут, ослабляя приграничье.

Иван Васильевич нахмурился. И нервно «забарабанил» пальцами