Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

по деревянному подлокотнику мягкого кресла, собранного из морёного дуба в казённых мастерских «конторы». Кресло, если поднять его за подлокотники, раскладывалось в спальное ложе и такая «механика» очень нравилась царю.

— Можешь ты смутить разум, Федюня. До разговора с тобой так всё понятно было, а теперь прямо не знаю куда бежать. Ведь страх то какой! Коли на нас со всех сторон кинутся, так растопчут. Разорвут Русь, волки позорные.

Попаданец удивился словосочетанию «волки позорные», но вспомнил, что очень много слов и выражений древности «дожило» до его времени. Может быть с несколько изменённом смыслом (а то и совсем противоположным), но дожило.

— Разорвут, государь. Я же тебе о том и толкую. И это, между прочим, исторический факт. Если её не изменить, то через сто лет Русь заплатит крымскому хану дань за всё то время, что не платила. Лишь бы крымчаки перестали грабить эти земли.

Царь страдальчески скривился и едва не заплакал. Иван Васильевич сдержался, но его глаза предательски заблестели.

— То есть, ты хочешь сказать, что мои реформы приведут к катастрофе?

Попаданец не стал его жалеть. В принципе, «самодержец», каким царь не был, но хотел видеть себя на троне России, уже был подготовлен к удару.

— Ну… В общем-то, да. Я тебе говорил. Сразу после твоей смерти, которая, кстати сказать, вызовет подозрение своей естественности.

Царь поморщился.

— Говори по-нашему. Не понимаю тебя.

— Ну… Станут подозревать Годунова, что он тебя задушил, чтобы самому сесть на царство.

— Бориску⁈ На царство⁈ Голову срублю! — вскипел царь.

— Его не станет, другие задушат.

Царь расширил глаза от ужаса.

— Тьфу на тебя! Что ж ты мелешь⁈ Ажно сердце захолонуло!

Фёдор пожал плечами.

— Что ж поделать? Ничего не попишешь! Сам приказал правду говорить.

— Дьявол! Точно — дьявол тебя ко мне прислал! — застонал Иван Васильевич и обхватил голову руками. — В голове всё кипит! Душа стонет…

— Давай я тебе взвара успокоительного налью? — будничным тоном спросил Фёдор.

Царь открыл один глаз и посмотрел на «советника».

— Лучше водки.

Фёдор отрицательно покрутил головой.

— Спиритус — это точно дьявольская водица. От неё лучше не станет. Водка — не лекарство, а удовольствие. Я тебе пиона накапаю.

Фёдор поднялся и, открыв свою «аптечку», — саквояж, где чего только не было — вынул тёмного стекла пузырёк, накапал из него в серебряную чарку и плеснул в неё водицы.

— Выпей и успокойся. Ничего не изменилось. Мы сидим, разговариваем и, заметь, знаем, где подстелить соломки. Пословицу помнишь?

— Какую? — спросил царь и выпил лекарство.

— Простую. «Знал бы, где упасть, подстелил бы соломки».

Царь удивлённо дёрнул головой.

— Не знал такую.

— А вот теперь знаешь. И не только поговорку знаешь, но и где соломку стелить.

Слова советника ложились ровно, словно кирпичи в стену. И Иван Васильевич вдруг почувствовал, что страх, сковывавший его душу и тело, проходит.

— А ведь действительно, — подумал он. — Что я теряю? Ничего. Всё идет так, как и шло. И даже если ничего не менять, жить мне ещё целых двадцать лет. А это много! А там… Можно будет и добровольно передать власть сыновьям. Лучше бы, конечно, Ивану, но «Он» говорит, что погибнет Иван…

Царь поднял глаза на «советника».

— Ты ни разу не сказал, отчего погибнет Иван.

Фёдор тоже посмотрел на царя и пожевав' губами, и посуровев лицом, произнёс:

— В истории сие есть загадка. Но мниться мне, что промеж вас свара случилась и в той сваре не малую роль сыграли мои родичи, коих ты приблизишь к Иванову двору.

— Твои родичи? Кошкины, что ли? Яковлевы и Юрьевы?

— Они, государь. Видишь, ничего от тебя не скрываю. Но не торопись гневаться на них. Сам видишь, что сын твой растёт зело упрямым, своенравным, завистливым и обидчивым. Ему шесть лет, а он спорит с тобой и гневается.

— Он горюет по матери, — вздохнул царь.

— Это — понятно, что горюет, но и когда Анастасия была жива, царствие ей небесное, — Фёдор перекрестился, — он и ей прекословил. Вздорный у тебя отпрыск растёт, государь. Хотя, может оно и к лучшему. Такие, ладными правителями становятся если умом не обижены. Тут, главное тебе тогда вовремя отойти в сторону.

— Когда он погибнет? — осторожно спросил государь и поправился. — Должен погибнуть…

— Через десять лет.

Царь задумался.

— Семнадцать лет? — он пошевелил пальцами. — Я был моложе. Пусть правит.

— Вполне возможно, что вы рассорились из-за опричнины, ибо уже на следующий год после его убийства, ты опричнину отменил.

— Убийства? Его убийства? Я его убил? О, Господи! — царь схватился за сердце.

Фёдор вскочил с кресла.

— Что ты, что ты, государь. Я же говорю, что не известно, от чего Иван погиб. Разное сказывали.

— О горе мне! — возопил Иван Васильевич. — Уйду! Уйду в монастырь!

— Ага, — саркастически ухмыльнулся Фёдор. — Правильно! А, здесь пусть всё зарастёт говном и мелкой ракушкой! И пусть бояре твоего Ивана харчат, а не тебя! Да и малого Фёдора заодно.

— Нет! Мы все уйдём в монастырь: и я, и сыны. А бояре пусть сами себе другого царя выбирают!

— Можно и так, — снова пожал плечами Фёдор. — Но вряд ли у тебя получится. Пока ты жив — ты остаёшься помазанником на царство. Двух помазанников быть не может, а значит, или второй — это ложный помазанник (антихрист), или первого надо на крест поднять. Тогда можно и другого венчать на царство.

Царь оторопело посмотрел на «советника».

— Можешь ты успокоить, Фёдор Никитич. Значит мне один путь — на Голгофу?

— Все там будем, прости, Господи! Хотя у каждого она своя и путь к ней свой…

Царь покачал головой.

— Мудрёно излагаешь, спаси тебя Бог, Федюня.

— Ещё хотел спросить, государь. Дозволь?

— Спрашивай, коли по делу, — буркнул царь недовольно.

Это было забавно, но Фёдор не позволил себе улыбнуться. Он помнил современную поговорку: «Смехи, да хи-хи, — тяжкие грехи», и старался не отягощать себя оными.

— Хотел спросить… Ты, государь, вроде как завещание пишешь?

— Откуда знаешь? — быстро спросил царь, но потом хмыкнул. — Понятно! История⁈

— История, государь.

— Интересно, что там писано, в моём завещании?

— Много чего. Писатель из тебя хороший получился, —