Игра слов - Дмитрий Лекух

Да о чем тут говорить: у них и резиновых дубинок-то тогда не было.

Только в «перестройку» появились, за что и были тут же ласково прозваны в народе «демократизаторами».

Про всяческого рода металлоискатели и прочие «детекторы» – я уж – и не говорю…

…Игра оказалась скучной, просто до неприличия.

Видимо, холодно было не только на трибунах, но и на поле.

Да еще и менты, для собственного удобства, весь дошедший до стадиона народ согнали на одну центральную трибуну. Где, как это у них водится, и перемешали его как следует по всеобщей неразберихе так, что и со своими-то толком не пообщаешься.

По скользким от намерзшего льда ступенькам-то особо не побегаешь, да еще и в несильно, скажем так, трезвом виде, ага.

Можно и навернуться.

Хорошо еще, что у нас с моим приятелем Бобом «было».

Точнее, – не у нас, у него.

Фляга коньяка в трусах и аж две чекушки водки, заныканные в капюшоне сверхмодной и сверхпрестижной, по тем временам, «Аляски».

Я-то, увы, – не таким запасливым оказался.

Если б не Борька – пришлось бы вместе со всеми остальными в снежки играть, прямо на трибуне, чтобы хоть немного согреться.

А так – первую «чебурашку» мы хряпнули за гол Эдгара Гесса, который он, если мне не изменяет память, заколотил дальним ударом со штрафного.

«Самый лучший из СС, наш, советский Эдгар Гесс!»

Любили мы тогда его, этого молчаливого казахстанского немца, игравшего за наш московский «Спартак», – врать не буду.

Ой, любили.

Удар у парня был – ну совершенно сумасшедшим…

Вторую хлопнули – в перерыве.

Холодно, блин.

Коньяк же постарались растянуть на весь второй тайм и даже немного оставить на «после финального свистка», ибо в нашей компании всегда действовал лозунг: до конца игры с сектора – ни ногой.

Вне зависимости от счета и содержания игры.

Даже речовка была такая: «кто трибуны покидает, тот „Спартак“ не уважает».

Ага.

Хотя в тот раз – очень хотелось уйти пораньше: игра тянулась, как хреновая таллиннская жвачка, заполнившая в конце имперской эпохи – на короткое время, по неясному капризу партии и правительства, – все прилавки кулинарий и прочих продуктовых магазинов.

Жевать, кстати, эту, вполне себе конкретную дрянь, – было непросто.

Сначала-то еще ничего, а вот потом – бумага и бумага.

Так что – ну ее на фиг, если уж совсем прижмет, – лучше за какую-нибудь американскую фарце переплатить…

…А на террасе было, мягко говоря, – крайне неуютно.

Холодно, ветрено и промозгло.

Особенно когда минут за десять до конца игры народ с сектора потянулся.

Невооруженным ведь глазом было видно – не забьют.

Та-а-акая тягомотина.

Но – дал слово – терпи.

И футбол нас за это, как водится, – вознаградил: на девяностой минуте матча мой любимец тех лет Серега Швецов положил-таки такую нужную, такую решающую банку этим проклятым голландцам!

Вколотил, можно сказать!

В своем, только ему присущем стиле!

Боже ж ты мой, как же мы тогда радовались…

…А потом выход с трибуны почему-то перекрыли менты, и нам пришлось радоваться уже другому: недобитой, к счастью, фляжке с коньякием и мультфильму про то, «Как казаки в футбол играли», демонстрируемому прямо на лужниковском табло.

Да – ну и ладно.

Зато – отличная победа и – не менее отличное настроение…

…Утром, когда я, перед уходом в институт, в очередной раз давился на кухне вечной и неизменной, как брови Леонида Ильича Брежнева, маминой гречневой кашей с молоком, в квартире неожиданно раздался телефонный звонок.

– Дим! – кричит собирающаяся на работу мама из нашей единственной комнаты. – Это тебя! Этот, друг твой чернявый. Боря, из медицинского. Тети Нины сын. Ну, той, которая с телевидения. Ты иди, подойди к телефону, он что-то срочное говорит!

Нет, ну ни хрена себе, думаю…

Чего это он с такого-то ранья?

Бодун, что ли, совсем замучил?!

Так у меня всех денег – пятнадцать рублей со стипухи осталось, и те маме на подарок отложены.

У нее через три дня – день рождения.

А это – святое…

…Ну, да ладно.

– Привет, – говорю в трубку, – чувак. У тебя что, проблемы?

– Угу, – выдыхает. – Проблемы. И не только у меня. У нас у всех. Ты в институт свой сегодня собираешься?

– Вообще-то да, – хмыкаю, озираясь по сторонам, чтобы мама случайно не подслушала. – А то и так нагулял, мало не покажется.

– Ну так забей, – советует. – Я тебя через час у памятника Пушкину ждать буду. Как, успеешь?!

Так, думаю.

Чо-то здесь как-то неправильно.

Он таким тоном со мной вообще-то – никогда не разговаривал.

Я ведь, если что, – могу и отоварить, ни о чем особо не задумываясь.

Характер такой, уж извините.

Дурной, что называется.

Тревожный.

Значит, – действительно надо.

– Постараюсь, – говорю. – Ну, может, минут на пятнадцать-двадцать опоздаю. У нас сейчас все автобусы до метро битком идут, хрен влезешь. Я поэтому обычно на полчаса позже выхожу, тогда будет посвободнее.

– Выходи прям сейчас, – просит. – Если опоздаешь – ничего страшного. Подожду…

Ну, что делать.

Вылил остатки каши в раковину, смыл горячей водой, чтобы мама ничего не заметила. Быстро хлебнул горячего, обжигающе-сладкого, с молоком, чаю.

– Ма! – кричу. – Я побежал! Там Борьке что-то срочно надо, договорились до института в метро встретиться!

– Смотри, – отвечает из ванной, – лекции не гуляй!

И – добавляет с гордостью:

– Студент…

Для нее и вправду, сын-студент – предмет особенной гордости. Просто нас отец бросил, когда мне еще шести лет толком не исполнилось.

Одна поднимала…

…Выскочил на улицу, пока бежал до автобуса – даже успел покурить.

Просто я это обычно после маминого ухода делаю.

Нет, не то чтобы она не знала: сигареты-то я особо не прячу.

Просто – зачем человека нервировать лишний раз, ей и так от меня достается по полной программе.

То одно, то другое.

Втиснулся в автобус-экспресс, идущий до метро без остановок. Потом – влез в вагон, прислонился к надписи «Не прислоняться» и мгновенно заснул.