Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени - Николаос Хриссидис

способствовать исправлению этой ситуации. С одной стороны, оно бы дало навыки, необходимые для филологически и доктринально безупречного исправления богослужебных книг. Тем самым оно бы помогло русским отказаться от рабской приверженности буквальному прочтению книг и следованию ритуалам и прийти к пониманию их содержания и учения. С другой стороны, ссылка Лигарида на латынь как на язык, преобладавший среди народов и владетельных домов той эпохи, свидетельствует об имевшемся у него понимании потребностей царской дипломатии. Утверждая, что образование – основа служения и церкви, и государству, он, несомненно, проводил связь между задачами, стоявшими в то время перед церковью и государством. Это заявление вполне соответствовало складывавшемуся у русской элиты представлению о том, что отправление веры невозможно без знаний. И что более важно, образование при этом объявлялось вещью, необходимой и для церковнослужителей, и для гражданских должностных лиц. В какой степени этот взгляд на потребности государственной службы отражал тогдашнюю точку зрения русской элиты – вопрос спорный. Присутствие частных учителей в семьях у некоторых членов придворной элиты, а также выходцев из дворянства и чиновной элиты среди учеников Славяно-греко-латинской академии свидетельствует о том, что по крайней мере в глазах московских придворных образование не было связано исключительно с религиозной практикой и считалось необходимым для успешной карьеры при дворе, а также в царском административном аппарате298.

Не одни только греки объявляли просвещение ответом на проблему старообрядчества, а также нехватки сведущих в языках приказных служащих. Аналогичного мнения по проблеме раскола придерживались украинские и белорусские ученые, осевшие в Московском государстве299. К середине 1660‐х годов они уже осуществляли на практике то, что греческие лица духовного звания проповедовали в теории300. Однако их деятельность не всегда означала создание формальных учебных заведений. Даже преподавательская деятельность Симеона Полоцкого, внешне направленная на обучение дьяков латыни, знание которой требовалось в дипломатических миссиях на Западе, продолжалась всего четыре года (1663–1667). Учениками Епифания Славинецкого, судя по всему, были переводчики, работавшие под его началом301. Не следует преувеличивать и уровень дававшегося образования. Просветительские попытки, предпринимавшиеся в XVII веке, до основания Славяно-греко-латинской академии, как с помощью греков, так и при участии украинских и белорусских ученых, редко шли дальше обучения грамматике и риторике на греческом, церковнославянском или латыни. Более того, они имели конкретную цель: подготовку переводчиков и сверщиков богослужебных книг, а также обучение приказных дьяков иностранным языкам302. Этот узкоутилитарный подход к образованию не мог соответствовать ни целям, ставившимся теорией просвещения, ни интеллектуальным запросам явно малочисленной, но влиятельной придворной элиты. В итоге решение этой задачи было возложено на Славяно-греко-латинскую академию.

ПЛАНЫ ПО СОЗДАНИЮ АКАДЕМИИ В МОСКВЕ

Дореволюционные русские историки под влиянием негибких представлений о национальной культуре, а также дискуссий о связях между Россией и Западной Европой пришли к заключению, что перед началом правления Петра I в Московском государстве возник конфликт по вопросу об ориентации русской культуры. Согласно этим авторам, конец XVII века прошел под знаком борьбы между «грекофильским» и «латинофильским» лагерями, представлявшими соответственно культурный консерватизм и прогрессизм. Церковная элита во главе с патриархами Иоакимом и Адрианом составляла «грекофильский» лагерь, в то время как в царствование Федора Алексеевича и регентство Софьи Алексеевны пристанищем «латинофильского» лагеря стал русский двор303. В ряды «грекофилов» входило большинство духовенства с православного Востока, поскольку в качестве представителей древних православных церквей они не могли не быть носителями греческой культуры. Предполагалось, соответственно, что украинское и белорусское духовенство, прибывавшее с территорий, подчиненных Речи Посполитой, должно играть роль проводников западной культуры на землях Московского государства. Греки якобы служили опорой для традиционалистского, порой даже обскурантистского патриархата, стремившегося сохранять старые московские практики и противостоявшего двору и придворной элите с их наклонностями к вестернизации. В итоге Петр I, проводя в стране насильственную секуляризацию, решительно преодолел сопротивление со стороны «грекофилов» и закрепил западную ориентацию русской элитарной культуры.

Помимо конфликта по поводу евхаристии, самым ярким отражением этой гипотетической борьбы двух лагерей стал конфликт в связи с основанием академии в Москве в конце 1680‐х годов. Выявляя трения вокруг так называемой «Привилегии» – царского устава для академии – и привлекая внимание к якобы имевшей место полемике по вопросу о том, на каком языке будет вестись преподавание, большинство историков постулирует наличие конфликта между двором и патриархатом по поводу интеллектуальной ориентации академии. В целом их аргументация сводится к следующему: в конце 1670‐х годов прогрессивный, прозападный и грекофобский двор во главе с царем Федором стремился основать в Москве высшее учебное заведение без содействия со стороны патриарха Иоакима, традиционалиста и грекофила. С этой целью Симеон Полоцкий, бывший наставник царя и видный проповедник латинизации, пользовавшийся влиянием среди московской придворной элиты304, составил устав будущего учебного заведения по образцу иезуитских коллегий. Но вследствие смерти Полоцкого в 1680 году и царя Федора в 1682‐м, а также волнений, последовавших за стрелецким бунтом, осуществление этого проекта затормозилось.

После того как волнения утихли, латинствующий монах Сильвестр Медведев, справщик Печатного двора и ученик Полоцкого, попытался убедить регентшу, великую княжну Софью Алексеевну, довести этот план до завершения. Столкнувшись с угрозой того, что у них на заднем дворе будет основано учебное заведение с преподаванием на латыни, «грекофилы» перешли в наступление. Евфимий, монах кремлевского Чудова монастыря и коллега Медведева по Печатному двору, обрушился с яростными нападками на латынь и указал на то, что ее изучение может быть делом еретическим. В то же время он воспевал хвалы греческому как языку православия, давшему начало церковнославянскому – языку церковных служб. В свою очередь, обскурантист патриарх Иоаким присвоил себе право пересмотреть устав академии и переписал его таким образом, чтобы потенциальные учителя с Украины и из Белоруссии допускались к преподаванию лишь после того, как докажут свою принадлежность к православию. В ответ на исправления Иоакима Медведев, в свою очередь, добавил в устав положение о том, чтобы кандидаты на преподавательские должности из греков тоже предоставляли доказательства своего православия, и подал устав на утверждение Софье. Тем временем патриарх Иоаким успел заручиться помощью восточных патриархов и позаботился о том, чтобы в Москву прибыли братья-греки Иоанникий и Софроний Лихуды. Таким образом, он сумел обойти латинофильский двор и Медведева и, совершив своего рода переворот, добился того, чтобы созданием академии в Москве в 1685 году занялись Лихуды. Учебная программа академии вполне соответствовала пожеланиям «грекофилов», поскольку была безупречно православной и делала упор на изучение греческого и церковнославянского, а не латыни305.

Эта интерпретационная схема лежит в основе многих последующих работ, посвященных русской культуре XVII века306, хотя отдельные