Академия при царском дворе. Греческие ученые и иезуитское образование в России раннего Нового времени - Николаос Хриссидис

и яко кал мнится пред нею сребро. Паче здравия и красоты возлюбих ю, и предложих ю за свет имети, яко неусыпаемое есть вещание [сияние] ея. Приидоша же мне благая вся вкупе с нею и безчисленно богатства рукою ея.

К этому автор «Привилегии» добавляет: «И по мнозех словесех [Соломон] заключает сице: Ничто же бо возлюбит Бог, токмо сего, иже с премудростию пребывает» (7:28). Иными словами, можно стремиться к знаниям ради самих знаний, но в конечном счете при этом происходит приобщение к божественной мудрости. Согласно этой концепции, знания несут в себе моральные блага, что уравнивает их с верой в том смысле, что они помогают отличить добро от зла и в мирских, и в религиозных делах325. Царь, полностью убежденный в пользе образования, действует сообща с патриархом, поощряя свободные искусства в Москве.

В восемнадцати статьях, следующих за этой преамбулой, подробно излагаются намерения и стремления царя. Кроме того, эти статьи свидетельствуют о сознательной попытке добиться баланса между интересами государства и церкви. Первая и вторая статьи посвящены материальной части академии, финансовой стороне ее работы и вопросу о составе ее учащихся. Также здесь отмечалось, что академию предполагается разместить в Заиконоспасском монастыре, где для нее будет построено специальное здание326. Кроме того, в «Привилегии» указывалось, что на содержание академии будет направлен доход от нескольких монастырей и царских имений, причем приветствовались и частные пожертвования в виде денег и одежды для студентов327.

В третьей статье излагается штат академии, включая блюстителя (директора) и учителей. Им надлежало быть «от благочестивых родителей рожденным, и воспитанным во православной восточной вере Российскаго и Греческаго народа». Выходцам из греков полагалось иметь достоверное свидетельство от восточных патриархов об их неуклонной приверженности православным предписаниям, причем в России им все равно предстояло пройти испытание веры. Это требование распространялось и на выходцев с Украины и из Литвы (то есть Речи Посполитой). Тем, кто только что перешел в православие из иной веры, доступ к этим должностям был закрыт328. Н. Ф. Каптерев приписывает авторство положения о греках Сильвестру Медведеву, а положения об украинцах – патриарху Иоакиму, и историки в большинстве своем с ним согласны329. Однако даже если мы признаем, что авторами этих правил были Медведев и Иоаким, нет никакой нужды приписывать им соответственно «латинофильство» и «грекофильство». Они лишь выражают заботу о сохранении чистоты православия, которая пронизывает всю «Привилегию». И в любом случае оба эти положения отражают издавна сложившуюся в Московском государстве практику по отношению к пришельцам с греческого Востока и из Речи Посполитой330. В четвертой статье развиваются доводы из предыдущей статьи и выдвигается требование принесения каждым принимаемым на службу в академию клятвы оберегать и защищать православие. Нарушивших клятву ожидало наказание, соответствующее совершенному проступку: в случае сомнений в православной вере, ее неподобающего толкования или тем более преподавания принципов других вероисповеданий и ересей требовалось провести расследование, а после предъявления достоверных доказательств подсудимый подлежал наказанию «по [своей] вине» и лишался места учителя. Если же, однако, учитель совершал «хуление» (святотатство) и отказывался покаяться, то его следовало сжечь без всякой жалости. В случае покаяния он все равно должен был быть наказан (каким образом, не уточняется) и отстранен от преподавания331. Пятая статья запрещала преподавать в академии «естественную магию» и аналогичные предметы, опять же требуя наказывать подобные проступки смертью332.

Цель шестой статьи заключалась в том, чтобы оградить академию от конкуренции со стороны частных учителей. Так, под страхом конфискации недвижимости запрещался наем учителей для обучения греческому, польскому и латыни без предварительного согласия со стороны блюстителя и преподавателей академии. К тем, кого интересовали эти языки, был обращен призыв (но не требование) учить их в академии. Таким образом учащиеся были бы защищены от любых возможных угроз их православной вере. Эта статья «Привилегии» отнюдь не запрещала частное обучение как таковое. Напротив, она наделяла преподавателей и блюстителя академии полномочиями по надзору за этой сферой занятий с целью не допустить, чтобы учащиеся сбивались с пути истинного в вопросах веры. В этом отношении «Привилегия» не упоминала конкретно патриарха; напротив, предполагалось, что рамки подобного надзора будут созданы указом царя. Более того, как мы вскоре увидим, в «Привилегии» ничего не говорилось о том, что штат академии должен состоять только из представителей духовенства, что неизбежно подчинило бы ее напрямую патриарху. Соответственно, эту статью можно понимать как компромисс между заботой о сохранности веры и широко распространившейся к тому времени среди придворной элиты практикой найма домашних учителей333.

Следующие две статьи посвящены статусам учащихся и штатных преподавателей академии. Седьмая статья позволяет ученикам отложить выплату родительских долгов до завершения обучения. Очевидно, эта мера должна была послужить стимулом для поступления в академию. Кроме того, учащиеся ограждались от преследования за какие-либо нарушения закона, кроме убийств и сходных преступлений. Эти положения развивались в следующей статье, уже применительно к штатным преподавателям академии. Так, в случае если в адрес блюстителя выдвигались обвинения в преступлениях против веры или в иных проступках, разбирательством должен был заниматься суд, состоящий из учителей, в присутствии представителей царя и патриарха. Если же обвинение предъявлялось кому-либо из учителей, то его должны были судить блюститель и прочие учителя в соответствии с правилами, выработанными совместным решением царя и патриарха. Юрисдикция приказных судов не распространялась на подобные дела («ни камо же инуде в приказы на суд да возмешся»). Наконец, судить учеников за нарушения закона должны были блюститель и учителя согласно этим же правилам. Если же речь шла об убийстве или других тяжких преступлениях, дело подлежало разбору в приказном суде, но лишь после того, как блюститель получал соответствующее уведомление334.

Для этих статей характерна забота о беспрепятственном функционировании академии. Чтобы обеспечить его, блюститель академии и учителя получали значительную свободу действий в делах, касавшихся веры и гражданского права. Впрочем, важно отметить, что уголовные дела явно подпадали под юрисдикцию государственных судов. Более того, даже в тех случаях, когда речь шла о вере, царское правительство все равно оставляло себе пространство для вмешательства, как видно из положения об участии представителей патриарха и царя в судебных разбирательствах. Иными словами, государство не желало полностью отказываться от контроля за работой академии в пользу патриарха – скорее целью был совместный надзор.

Девятая статья касалась условий службы учителей-мирян («учители чина мирска») в академии. В частности, запрещалось переводить их в государственные учреждения без ведома блюстителя и письменного согласия самих учителей. Однако после многолетней продуктивной преподавательской работы таким лицам гарантировались пенсия и