Вампирский роман Клары Остерман - Ульяна Черкасова

не знаю, но подозреваю, что это какие-то ругательства, которым мой дорогой господин Дроссельмейер в силу своего воспитания меня не обучил. Нужно бы восполнить пробел.

А Сестра, не говоря больше ни слова, развернулась и поднялась по ступеням в избу. Захлопнулась дверь. Мы с профессором переглянулись.

– Не хотите закурить? – предложил Афанасьев.

Я вообще-то бросаю курить. Пытаюсь. Но тут не сдержался.

– Давайте.

У Афанасьева такие сигареты, что грех отказаться. Литторские. Литторцы знают толк в этой отраве.

Мы сели прямо на ступени крыльца плечом к плечу и, щурясь от режущего серого света, что отражался от белых стен монастыря и заснеженного двора, молча закурили.

На улице было пусто, тихо, только вдали, вышагивая вокруг каменных статуй, ругался на всех известных ему языках Шелли.

– Великолесье – удивительное место, – проговорил, наконец, Афанасьев, когда мы уже закурили по второй.

– В каком смысле?

– Удивительные тут люди живут.

– А, с этим не поспоришь.

Но профессор не иронизировал, в отличие от меня.

– Для меня Великолесье столь ценно в первую очередь как профессионалу. Понимаете ли, я фольклорист. Занимаюсь изучением народной культуры: мифов, сказок, песен, быличек, поверий, суеверий. И поверьте мне, опытному человеку, который объездил почти всю нашу Империю, нет другого такого места, как Великолесье. Где-то в глухих диких уголках ещё остаются островки древности. Кажется, идёшь по лесу и слышишь, как завывает ведьма-волчица Бездонного озера… хотя, каюсь, как раз там не был. Но теперь мечтаю побывать. Но даже в таких местах, сохранивших свою первозданную дикость, сказка уже давно поросла былью. А здесь я вижу, что она будто оживает.

– С этим не поспоришь, – кивнул я, выдыхая дым и щурясь на серое небо (твою ж мать, я так скоро стихами заговорю).

Вот на кой я описал, как выдыхал дым? Честное слово, это бумагомарание какая-то заразительная штука. Если такими темпами и дальше пойдёт, сам сказки начну писать. Или женские романы. Нагляделся в библиотеке Клары. Ну и чушь же она читает. С виду такая строгая, жеманная, вся высоконравственная, что задыхаешься. Да она сама, скорее всего, и задыхается, так плотно застёгнут её воротник на все пуговички. А втайне от батюшки скромница Клара читает всякие непристойности. Я знатно хохотал над описаниями любовных сцен. Если бы узнал, что мои сёстры такое читают, сжёг бы к бесам всю библиотеку. Вот и гадай, что там у этих правильных девиц в головах. Получается, светские кокетки хоть честнее. По ним сразу видно, что в головах у них одни румяна и кавалеры. А эти строят из себя образованных. «Нет-нет, я не такая. Мне не до балов и украшений. Я изучаю анатомию». Видел я, какую анатомию изучает Клара Остерман.

Всё же женщины совершенно неспособны писать настоящую литературу. Получаются одни розовые сопли.

И вот опять я пустился в пространные рассуждения ни о чём. Надо выпить кофе и сосредоточиться.

Твою ж мать, разлил кофе.

Так вот, сидели мы с Афанасьевым, курили. Профессор оказался интересным собеседником. Раньше как-то редко сталкивался с людьми культуры. Ну, если только на допросах. Никогда не забуду этого актёришку, убившего своего конкурента. С тех пор прямо физическое отвращение испытываю к лицедеям. Столько драмы ненужной, столько наигранности. Рыдал в три ручья по «дорогому другу», а у самого дома под кроватью лежала голова, которую он то ли никак не мог вынести незаметно из дома, то ли сохранил на память. Мы так и не выбили из него правду. Получается, незаметно разделать своего конкурента по частям у него получилось, вынести все в мешках и выкинуть в канал получилось, а голову всё никак, и она три месяца, пока мы вели следствие, тухла в его комнате. Вопрос, конечно, к моим коллегам, которые проводили обыск. Не заметить её мог только слепец, лишённый обоняния.

Но Афанасьев другой породы. Интеллигент. Из разорившихся дворян, как и мы, когда в доме больше книг, чем денег на счету. Он умудряется восхищаться вещами, которые мне на первый взгляд кажутся совершенно обыденными.

– Вам раньше встречались Сумеречные Сёстры? – спросил он.

– Я из Новисадской губернии, – пояснил я.

– А, да, стоило сразу догадаться, – кивнул он.

– Из-за моего говора? – предположение, стоит сказать, меня укололо, потому что я столько лет работал над произношением, избавляясь от привычки проглатывать звуки и акать.

– О нет. Из-за вашей внешности. Новисадское княжество же при Вячеславе Окаянном плотно заселили степняки, причём знатные ханские рода. Они в основном смешались с местными дворянами, чтобы укрепить своё влияние, поэтому до сих пор у новисадских дворян ярко проявляются черты предков.

– Хм. Я похож на степняка?

– Вы похожи на новисадца. Особая порода. Крепкие, коренастые, со жгучими глазами. И с лошадьми ладите.

– Хм, – только и сказал я.

Отец любит говорить, что мы потомки степных ханов, но это скорее шутка, да и то порождённая не какими-то древними предками, жившими семь веков назад, а вполне себе близкими родственниками со стороны моей троюродной бабки. Её отец и вправду родом откуда-то из Беязехира, но поселился он в Новисаде вовсе не при Вячеславе Окаянном. Это был купец, который вёз товар на Скренор, но заболел и слёг, а моя родственница за ним ухаживала. Случился ужасный la mésalliance. Родители, ясное дело, противились такому браку. Иноверец, да ещё и не дворянин, простой купец для столбовой дворянки в мужья никак не мог подойти. Но прабабка сбежала со степняком, поженилась тайком, и родителям пришлось смириться, принять новоиспечённого зятя у себя. Он, надо сказать, совсем оратиславился со временем. Мой отец вспоминал прадеда, он встречал его когда-то в раннем детстве, тот и научил его держаться в седле. Если подумать, то ничего удивительного, что в седле мой отец будто родился, раз его обучил степняк.

– Значит, с Сумеречными Сёстрами вы прежде не сталкивались.

– Ни разу не встречал ни в Новисаде, ни в Белграде, – подтвердил я.

– Что не удивительно. Сёстры сторонятся шумных городов, им ближе природа. Это лежит в основе их убеждений: что Создатель создал нас не для борьбы с дикой природой, но для единения с ней.

– А при чём тут Злата? – кивнул я на ворота. – Я вообще всегда поражался, что её признали святой даже в Троутосе. Она сожгла целый город, погубила столько людей.

– Язычников, – взмахнув рукой с тонкой сигаретой, зажатой между перепачканными чернилами пальцами, уточнил Афанасьев. Он, как и Шелли, постоянно что-то записывает, даже в трясущихся санях на морозе. Удивительный дар.

– А, ну если язычников, то можно их убивать без разбору, – хмыкнул я. –