Вампирский роман Клары Остерман - Ульяна Черкасова

между которых остался зажат бычок сигареты, на ворота в монастырь, через которые мы проезжали прежде.

Если с наружной стороны на них была изображена Святая Злата, то изнутри – огромное дерево, чья крона обращалась в солнечный круг, знаменовавший Создателя.

– Дерево и сол.

– Не дерево, – поправил Афанасьев. – И не сол. Приглядитесь, Демид Иванович.

Мне пришлось встать и прогуляться до ворот. Большие створки закрыли изнутри, повесили засов, и теперь рисунок можно было рассмотреть целиком. По бокам от ворот тоже стояли две чаши с Незатухающим пламенем. В полумраке арки они освещали медные ворота, придавая им чарующее свечение.

Рисунок был старым, а потому достаточно примитивным, если сравнивать с художниками, которых в наши дни видишь в галереях и частных коллекциях. В этом, пожалуй, есть своя прелесть.

Ветви высокого дуба поднимались к небу, переплетаясь с лучами солнца так, что их было уже не отличить друг от друга. Но сам ствол…

– Это человек, – произнесли за моей спиной.

Я слегка повёл головой, узнавая голос доктора Шелли, но так и не обернулся, продолжая разглядывать ворота.

– Создатель…

– Хозяин леса, – поправил Шелли.

– Это же что-то из детских сказок, – припомнил я. – В Великом лесе жил Хозяин леса. Языческое божество. Вряд ли его изобразили на воротах монастыря.

Это по-прежнему кажется нелогичным. Разве могли Пресветлые Братья допустить подобную ересь?

– Могли. Он есть Золотая сила.

– Вы об этом… ископаемом? Из Великого леса?

– Вы понимать, о чём я говорить, – удовлетворённо произнёс Шелли, вставая рядом со мной. Он так же задрал голову, разглядывая изображение. – В вашем Великом лесу есть источник. Магия. Её искать доктор Остерман и граф Ферзен.

– Снова вы об этой своей Золотой силе. Так вы за ней приехали в Великолесье? – догадался я. Не любому иностранцу свойственна такая осведомлённость о древних ратиславских сказках. И мало кому в таких подробностях знакомы детали преступлений Остермана и Ферзена. Это должно держаться в строжайшем секрете.

– Не за ней, а за доктором, – неожиданно честно признался Шелли и развернулся ко мне лицом. Я сделал то же. – Я искать его резалстс исследования. Я желать их получать.

– А вам они на кой?

– Кой? – не понял меня Шелли. – Я не кой. Я очень уверен в себе.

Кажется, трудности перевода невольно вызвали между нами недопонимание. Пусть я и образован, но к словесным играм не готов.

– Не в этом смысле. Зачем вам исследования Остермана?

Язычки Незатухающего пламени инфернально отражались в стёклышках его очков.

– Терпение, господин Давыдов. Добраться до Белград. Увидеть всё своими глаза. Иначе вы не поверить.

Скоро из дома показалась одна из Сумеречных Сестёр, совсем юная девочка, но уже в серых одеяниях с золотыми нитями.

– Сестра Марина просила отвести вас в избу Пресветлого Отца. Вы можете остановиться там на ночь.

Так мы и узнали имя нашей угрюмой спутницы.

– Мы не хотим притеснять Пресветлого Отца.

– Ох, не переживайте, он приезжает в монастырь раз в седмицу для службы, остаётся на одну ночь, в остальное время изба пустует. Мужчинам у нас больше негде жить. Идите за мной.

Мы быстро посовещались с Афанасьевым и Шелли. Терять время не хотелось, у нас ещё был шанс успеть добраться до Орехово и переночевать там.

– Сестра Марина просила вас остаться, – произнесла девушка, подслушав наш разговор. – Она сказала, господин детектив захочет послушать, что она знает.

– Как раненная девочка? Ей лучше? – спросил я.

Монахиня покосилась на меня настороженно и, подбирая слова, ответила:

– Она будет жить. Но сейчас очень слаба. Не стоит её беспокоить.

– Она что-нибудь рассказала? Что случилось на постоялом дворе?

– На неё напал бес. Белая женщина, – монахиня осенила себя священным знамением. – Девочка столкнулась с созданием самой Аберу-Окиа и чудом выжила. Она сказала…

– Её кровь, – вмешался нетерпеливо Шелли. – Эта Белый женщин пить кровь девочка?

Лицо монахини резко побледнело, она замотала головой.

– Не спрашивайте меня, я ничего не знаю.

Она стрельнула на меня суровыми, совсем не юными глазами. В монастыре все юные девушки точно теряют вместе со своей свободой искру страсти. Будто огонь в них, как в лампе, тухнет, стоит покрыть голову платком.

– Не спрашивайте меня ни о чём. Поговорите с Сестрой Мариной. Она старшая из нас.

Монахиня выглядела перепуганной, и Афанасьев настоял, чтобы я не допрашивал её. Спорить показалось бессмысленным. Взрослая женщина сможет изложить всё более складно. Вопрос только, насколько правдиво. Кажется, все в этом монастыре суеверны до ужаса, и мне предстоит услышать очередную байку о Великом лесе.

Мы занесли вещи в избу. Там чисто, но простенько, не как в обычных деревенских домах, где хозяева стараются каждое окошко украсить вышитыми занавесками, каждую лавку накрыть вышитым же покрывалом, и дорожки, бесконечные дорожки везде. Кто хоть раз бывал в ратиславской избе, знает, какой это музей вышивки, собранный поколениями и поколениями женщин, живших под одной крышей.

Монастырь пусть и насчитывал несколько веков, но то ли в «мужском» доме никто не пытался навести уют и красоту, то ли среди Сестёр в целом не существовало такой традиционной преемственности.

Кровать оказалась только одна, но наша спутница сказала, что спать можно ещё на печи и на полатях. Доктор Шелли, как иностранец, пришёл в ужас.

– Что ж, доктор, вот и полевое исследование народной ратиславской культуры. Настоящий ратиславец, а не мы, столичные жители, спит на печи или полатях.

– Печь? – ошарашенно крутил головой Шелли. – Но я не хлеб. Меня нельзя в печь.

Не удивлюсь, если после этого путешествия доктора на Западе быстро разлетятся слухи о жутких ратиславских каннибалах. Чего они только о нас не рассказывают. Читал я как-то записки одного литторского путешественника из пятого века. Он лично приезжал в Новисад и после писал в дневнике, будто по ночам у всех ратиславцев вырастают пёсьи головы. То есть он сам, лично был в Новисаде и всё равно не постыдился придумать такую ерунду. Вот же собака!

Мы успокоили доктора Шелли и заверили, что в печи его жечь никто не собирается, но он, всё ещё преисполненный подозрений, опасливо, но вежливо попросил оставить ему кровать, на что мы с профессором легко согласились. Афанасьев забрался на печь.

– Ох, давно так не спал, – сказал он, радостно похлопывая подушки, сложенные одна на другую в высокую башенку. – Со времён студенческой практики.

– Что у вас за практика такая?

– Университет отправил нас в деревни собирать сказки и песни. Мы тогда по всей Белградской губернии колесили. Первый выпуск Императорского Университета. Считайте, первопроходцы. Это уже после наши студенты по всей стране поехали, уже опираясь на наш опыт. А