Assassin's Creed. Последние потомки - Мэтью Дж. Кирби

– Тогда давайте начнем, – прошептал Дэвид, и Монро помог ему снова надеть шлем. Темнота под визором остановила ощущение вращения.

– Сначала я снова отправлю тебя в Коридор, а затем загружу симуляцию. Уверен, что готов?

– Разве это важно?

– Не особо.

– Тогда приступайте.

Визор ожил, и спустя мгновение Дэвид уже стоял посреди серого дымчатого пространства Коридора памяти, снова помещенный в старое, но теперь уже привычное тело Авраама. Монро был прав: Дэвиду стало легче, как становится легче, когда возвращаешься в воду во время купания холодным днем.

– Полегчало? – спросил Монро.

– Немного.

– Хорошо. Симуляция загрузится, когда будешь готов. «Анимус» заново откалибровал воспоминания, перезагрузив этого расиста. Будь осторожнее на этот раз, ладно?

– Окей.

Дэвиду больше не нужны были предупреждения о рассинхронизации. Одного такого опыта было достаточно для того, чтобы он держался от нее настолько далеко, насколько возможно.

– Начали. Три, два, один…

Дэвид снова сидел в телеге, и Тощий Джо снова управлял ею, как будто ничего и не произошло. Дэвид больше не сказал ни слова до конца поездки к дому мистера Твида. Этим затишьем он воспользовался для того, чтобы вернуться в сознание своего предка. Он прислушивался к Аврааму, как будто сидел у старика на коленях, и чем больше он слушал, тем лучше себя чувствовал, пока головокружение и боль не прошли совсем. Ему стало даже лучше, чем было до рассинхронизации.

Они катились по Бауэри, и мелкие камешки вместе с кусками грязи налипали на углы телеги. Суета, которую Авраам наблюдал на улице, говорила о том, что и Тощий Джо, и мистер Твид были правы в своей уверенности насчет грядущего бунта. Впрочем, слово «бунт» не соответствовало упорядоченности того, что теперь происходило. Настоящий бунт представлял собой хаос. А эти приготовления демонстрировали наличие стратегии и планирования, и это заставило Авраама задуматься, была ли и война просто бунтом, лишенным предусмотрительности.

Проехав по Бауэри, а затем по Четвертой авеню, они свернули на запад по Четырнадцатой улице, миновав огромную статую Джорджа Вашингтона рядом с Юнион-сквер. На другой стороне парка Авраам заметил громадную, похожую на Голиафа, фигуру патрульного, который разбирался с несколькими уличными хулиганами.

– Завтра с этим копом проблем не будет, – сказал Тощий Джо со зловещим смешком. – Мы им покажем, а?

Авраам ничего не ответил, но удивился, думал ли этот человек, с кем говорил. Они поехали дальше и, достигнув Шестой авеню, свернули на север и миновали еще 22 квартала. Было уже довольно поздно, когда они добрались до дома мистера Твида.

– Вот и приехали, – сказал Тощий Джо. – Целые и невредимые.

– Спасибо, – сказал Авраам, слезая с телеги на тротуар. Хотя поездка была всяко лучше, чем ходьба, тряска, тем не менее, по-своему наказала его тело болью, к которой Дэвид уже начинал привыкать.

Тощий Джо кивнул в сторону особняка:

– Оставайся завтра дома.

– Останусь, – сказал Авраам, хотя он и поражался тому, почему он и Элиза должны отсиживаться в безопасности, пока остальные чернокожие мужчины, женщины и дети совершенно точно будут под угрозой.

Тощий Джо с телегой скрылся в ночи, отправившись по своим дьявольским делам, а Авраам двинулся к двери. Обнаружив, что она заперта, он постучал и позвонил в звонок. Элиза не вышла. Он снова постучал и позвонил. Затем еще раз. Он ждал. Элиза все не выходила. Он решил, что она уснула, не выдержав бодрствования, словно в Гефсиманском саду. Может быть, в доме было открыто окно, через которое можно было пролезть, но учитывая атмосферу в городе, который накручивал сам себя, разжигая вражду, он не рискнул лезть в окно, потому что мог показаться кому-то грабителем.

Как Авраам беспокоился об Элизе, точно так же и Дэвид беспокоился о Грейс. Он чувствовал тревогу, когда ее не было рядом, будто бы из-за этого и он сам был в опасности, и он не знал, как быть. Он не рискнет снова рассинхронизироваться, сделав что-нибудь глупое. Но ему хотелось попасть в дом и убедиться, что его сестра все еще там. Авраам решил усесться на крыльце, как и обещал Элизе. Ночь была теплая, но сырая, и хотя он знал, что потом несколько дней будет болеть, эта ночь была далека от худшей ночи в его жизни.

Худшая его ночь была не из тех, что он провел в болотах много лет назад, когда прятался, покусанный жуками, дрожащий и промокший, с гноящимися от грязи ранами. Это была и не одна из тех ночей, которые он провел, изнемогая от жары в гробу с тухлым мясом, чтобы издавать соответствующий запах, когда аболиционист перевозил его через границу в Пенсильванию.

Авраам взглянул в ночное небо и позволил мыслям перенестись в те места, далеко-далеко, вниз по реке, в болота, где гниль вины, злобы и ненависти поражала корни деревьев, а тошнотворная вода текла со скоростью боли. Худшей ночью в его жизни была ночь, когда его первую жену убил другой раб, человек, только что прибывший на плантацию, уже гнилой изнутри, с отсутствующими ушами. Его Авраам убил в отместку. Сначала был страх, который заставил его пуститься в бега, ужас перед тем, что сделают с ним боссы, когда убийство раскроют. Но затем он бежал уже из чувства вины. В течение многих дней вина была его единственной пищей, она поддерживала его тело живым, хотя оно давно уже должно было умереть. Годы спустя Авраам все еще помнил, где отыскать эту вину. И злость. И ненависть. Он часто туда возвращался, когда ехал по подпольной железной дороге на Стейтен-Айленд, когда учился в Африканской методистской епископальной сионской церкви. Это продолжалось, пока вторая жена не родила Элизу. Тогда он осознал, что ему не стоит возвращаться туда. Он смог покинуть это мрачное место в низовьях реки и построить свой дом в верховье, возле чистой воды, у истоков. У него был выбор, где пребывать его душе. Люди, попавшие в беду – черные или белые, рабы или свободные, – могут идти дальше, даже если кажется, что выбора нет. Но нельзя избежать болота, если просто стереть его с карты.

Такими ночами, когда Аврааму казалось, что ничего не изменилось и никогда не изменится, сколько бы президентов ни пришли к власти со своими декларациями, и не важно, что эти декларации провозглашали, – такими ночами ему очень не хватало обеих жен, и он позволял себе плыть по течению, чтобы напомнить самому себе, где он был, напомнить о сделанном выборе и снова сделать выбор.

Кто-то закричал. Авраам открыл глаза и увидел движущуюся мимо толпу. Еще не рассвело, но они уже устремились в центр, похожие на свирепых дикарей. Это зрелище обеспокоило его, и он задумался, как мог мистер Твид быть так уверен, что Элиза будет в безопасности в его доме. У толпы были свои соображения, и она не следовала приказам – даже из Таммани-Холла.

Нигде в городе не было безопасно. Авраам это знал и решил, что ему нужно вывести Элизу из дома, как только рассветет, до начала беспорядков. Значит, стоило сделать некоторые приготовления, и ему нужно было попасть в дом, даже если он будет выглядеть как грабитель. Он с трудом поднялся и обошел вокруг здания, по лужайкам, через живые изгороди к двери, ведущей в подвал, – лучший вариант, чтобы войти внутрь. Маргарет часто открывала ее, чтобы разносчики могли выгрузить свои товары, а после этого забывала запереть. К счастью, сегодня она тоже это сделала. Авраам смог пробраться в дом. Он зашел на кухню и поспешил в главный зал.