Надежды леди Коннот - София Джеймс

Сефора! Он глубоко вздохнул. Боль в плече отдавала вниз.

– Ты проснулся? – тихо спросила она в ночной тишине, и он огляделся по сторонам. Молодая жена сидела на краю кровати. Она успела переодеться, собрать волосы в тугой пучок. Золотистые кудряшки выбивались из прически по обе стороны от лица. Под глазами у нее залегли глубокие тени; на щеке появился кровоподтек, которого раньше не было.

– Что случилось?

– Тебя ранили, помнишь?

Он кивнул, вспомнив выстрел и острую боль.

– Как Анна?

– Твоя дочь жива и здорова.

Он покачал головой. Боже! Ему не удалось по-настоящему защитить ни одну из них; он не успел доставить их в безопасное место.

– Позаботься… чтобы они… не вернулись.

Ему только и удалось предупредить ее; темнота и боль снова окутали его, и он провалился во мрак.

В следующий раз, когда он пришел в себя, из окон лился свет. Фрэнсис обрадовался, что сейчас не ночь. Ему заметно полегчало, голова уже не так кружилась. И очень хотелось пить.

– Есть что-нибудь попить?

Сефора снова оказалась рядом, тихая и спокойная; она приподняла ему голову и поднесла к губам бокал с лимонной водой. Затем она так же осторожно опустила его голову на подушку.

– Давно я… здесь?

– Два дня. В первый день доктор боялся, что ты не выживешь; он еще больше встревожился, когда у тебя началась лихорадка. И все же ты выкарабкался. Теперь доктор доволен тем, как ты быстро поправляешься.

– А Анна?

– Я ее больше не видела, хотя слышу ее голос. Твоя дочь не особенно послушна.

– Она… мне… не дочь. Я ее опекун, и она лишь недавно попала… ко мне в дом.

Сефора отвернулась; ее голубые глаза отражали облегчение.

– Мне этого никто не объяснил.

– Она незаконнорожденная дочь моего дяди. Я нанял ей гувернантку и учителя, но…

– С ней трудно?

Фрэнсис кивнул.

– Но, надеюсь, она… выправится. – Каждое слово давалось ему с большим трудом из-за боли; он злился на себя.

– Она очень на тебя похожа.

– Знаю.

– Когда тебя раненого привезли домой, она не отходила от тебя ни на шаг. Может быть, она будет более послушной, если ей разрешат навестить тебя?

– Она не ранена?

– Нет.

– А… ты?

Сефора покачала головой, но он ей не поверил, так как смутно помнил, как кто-то ударил ее ногой, когда она прикрыла его. Когда она наклонилась вперед, он увидел, что движения даются ей с трудом.

– Папа прислал двоих слуг. Один охраняет парадную дверь, а второй – черный ход на случай, если кому-то хватит безрассудства попробовать снова ее схватить. Сейчас твой дом похож на крепость.

Тяжело вздохнув, Фрэнсис натянул простыню до подбородка, желая скрыть шрамы на шее. Несомненно, Сефора их уже видела, и все же… Рука распухла, напомнив ему дни, когда он находился в потустороннем мире, полном боли и мрачных видений.

Он должен вернуть силу и волю, чтобы понять все, что случилось. Ясно одно: его семейная жизнь кончена, едва начавшись. Последняя мысль резанула его, точно ножом.

– Сефора, прости меня.

– За что? – Она нахмурилась.

– День нашей свадьбы… испорчен.

– Неужели ты думаешь, что сейчас для меня есть что-то более важное, чем твое выздоровление?

Он улыбнулся. Ее искренность восхитила его.

– Спасибо, что защитила Анну.

В нем снова проснулась ярость. Кто-то посмел напасть на его близких! Хорошо, что рядом с ним… жена. Он радовался ее присутствию. Ему нужно поскорее выздороветь и со всем разобраться. Он должен выяснить, кто напал на них и почему. Сделав вдох, он уловил аромат фиалок, идущий от его жены. Он пытался удержаться на поверхности, но тьма снова окутала его.

Он снова заснул – и так внезапно! Сефора видела, как мерно поднимается и опускается его грудь. Ему необходимо вволю спать, он потерял много крови. Оказывается, Фрэнсис Сент-Картмейл – не отец Анны, а ее опекун; она его кузина. Облегчение по-прежнему заполняло ее, прорывалось наверх и заставляло улыбаться.

У него длинные и густые ресницы; они красиво отбрасывают мягкие тени на скулы, хотя старый шрам выглядит таким же ужасным и болезненным.

Контрасты…

Он – лорд и принадлежит к светскому обществу, но умеет применить нож, как мало кто из равных ему по положению. А тайны из его прошлого, о которых шептались в свете, вступали в прямое противоречие с почтенностью и незапятнанной историей, которую подразумевал его род.

Однако, несмотря на всю странность своего положения, Сефора чувствовала, как что-то меняется и растет в ней самой. После того как ее жизнь и жизнь ее мужа подверглась страшной опасности, она стала больше ценить все, чем обладала.

Его кольцо на ее пальце сверкнуло в луче света, и она повернула его так, чтобы камни оказались со стороны ладони. Когда она сжала кулак, то почувствовала, как драгоценный подарок согревает ей руку.

Рядом с Ричардом ей не хватало воздуха. Она так долго жила в вакууме, что забыла, что значит остро сознавать жизнь во всех ее проявлениях. Иногда чувствительность оборачивалась болью, однако она скрывала в себе и радостное волнение, и целеустремленность, и широкие возможности. Весь ее мир переменился. Еще неделю назад она ощущала лишь постоянную скуку и внутреннюю опустошенность. И вот все поменялось с такой скоростью, что она сама себе поражалась.

Но она ощущала себя живой – такой, как никогда прежде.

– Господи, прошу тебя, пусть Фрэнсис скорее поправится, – взмолилась она.

Постепенно сгущались сумерки; за окном слышалось пение птиц.

Рассказ о нападении на лорда на оживленной лондонской улице поместили во всех газетах – солидных и бульварных. Всплыли и другие истории из его прошлого, в том числе происшествие в Хаттонс-Лэндинг и драка в Бостоне с его участием. Казалось, поспешили высказаться все, кто когда-то имел зуб на Фрэнсиса Сент-Картмейла. Сефора чувствовала полное бессилие: она никак не могла остановить поток измышлений.

На следующее утро к ней приехали родители. На лицах обоих застыло одинаковое беспокойно-встревоженное выражение.

– Сефора, – начал отец, – еще не поздно все вернуть! Отсутствие консуммации брака – достаточный повод для расторжения договора. Об этом позаботится любой судья.

– Какой ужас! – воскликнула мать, едва отец замолчал. – Тебя всегда окружали красота и роскошная жизнь, и вот теперь… теперь ходят ужасные слухи, и ты подвергаешься опасности, потому что на тебя могут напасть на улице среди бела дня! Мы беспокоимся за тебя. Мы хотим, чтобы ты вернулась домой, где тебе ничто не угрожает, вернулась туда, где тебе место.