Марсиане - Ким Стэнли Робинсон

– Да, – согласился он. – Могло произойти что угодно.

Он вынужден был сейчас это признать – нагой, лежа рядом с ней.

– Это правда. И я сказал «нет». Я испугался. Прости.

Она со строгим видом кивнула.

Он перекатился на спину и уставился в потолок, не в силах встретить ее взгляд. Потолок гостиничного номера. Его тело становилось все тяжелее и тяжелее. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы выплыть обратно на поверхность.

– Но… – начал он и, вздохнув, посмотрел на нее. – Сейчас – это сейчас. И… и вот мы здесь, верно?

– Прошу тебя, – проговорила она. – Ты говоришь прямо как Джон, когда он в первый раз прилетел на Марс.

Она и Джон Бун несколько десятилетий назад были звездной парой – она вскользь упоминала его накануне. «Поверхностный человек, – сказала она. – Ему бы только веселиться».

– Но то, что он сказал, правда, – возразил Мишель. – И вот мы здесь.

– Ну да, ну да. В общем, я вернусь. Я тебе уже сказала. Но сначала мне нужно уладить дела.

– И вернешься? – спросил он, хватая ее за руку. – Даже несмотря… несмотря на то, что я…

– Да, да, – подтвердила она и замолчала, будто бы о чем-то задумалась. А потом: – Ты сам в этом признался. Ты сказал то, что я хотела услышать. Так что вот мы здесь. И я еще вернусь.

Она поцеловала его, а потом легла на него сверху.

– Как только смогу.

На следующее утро она уехала. Мишель отвез ее в аэропорт, поцеловал на прощание. А сев после этого в машину и оглядев потрепанный салон, скорбно застонал: он сомневался, что она в самом деле вернется.

Но она обещала. Они были здесь, на Земле, в 2126 году. Все, что могло быть когда-то, являлось не более чем сном, забытым в момент пробуждения. Они могли лишь двигаться вперед с того момента, который был здесь и сейчас. Так что Мишель перестал переживать о прошлом и подумал о том, что было в его силах сделать сейчас. Если Майя и собиралась вернуться, то точно не за тем, чтобы утешать несчастного старика, страдающего от чувства вины. Она смотрела только вперед. Она стремилась жить дальше, независимо от прошлого. Это было одним из тех ее качеств, за которые он ее любил, – она жила настоящим и в настоящем. И требовала того же от своего партнера. А значит, ему следовало соответствовать, строить свою жизнь здесь и сейчас, в Провансе. Это было достойно ее любви, это могло заставить ее вернуться и возвращаться снова и снова – а может, даже остаться на какое-то время. Или пригласить его к себе в Россию. Или жить вместе.

Вот какой он задумал проект.

Тогда перед Мишелем встал другой вопрос: где жить – где обустраивать себе дом? Он был провансальцем, значит, логично было поселиться в Провансе. Но он уже столько лет разъезжал по разным местам, что ни в одном из них больше не чувствовал себя как дома. А сейчас ему этого захотелось. Теперь, когда Майя вернется (если это случится, а судя по телефонным разговорам, пока у нее было слишком много дел в России), он хотел суметь показать ей Мишеля, сосредоточенного на настоящем и счастливого. Живущего дома и этим оправдывающего, пусть и с опозданием, свое решение сказать «нет» Марсу, выбрав вместо него Средиземноморье, – эту еще качавшуюся колыбель цивилизации, где залитые солнцем скалистые мысы по-прежнему сверкали на солнце. Хотел соблазнить русскую красавицу провансальским теплом.

Все решил случай. В его семье произошло печальное событие: умер двоюродный дед Мишеля, оставив ему и его племяннику Франциску дом на побережье к востоку от Марселя. Мишель вспомнил, как сильно Майя любит море, и поехал к племяннику. Франциск не мог бросить свои дела в Арле и согласился продать Мишелю свою долю дома, уверившись лишь в том, что останется в нем желанным гостем, – и действительно: сын покойного брата был одним из самых любимых людей в жизни Мишеля, он считал его столпом добродушия и здравого смысла. А в данном случае еще и идеальной сговорчивости. Он словно знал, что было у Мишеля на уме.

Так Мишелю достался дом. Старый, без прикрас, дом отдыха на пляже в небольшой бухте между Пон-дю-Дефан и Бандолем. Очень скромное местечко, вполне в духе его двоюродного деда и отвечающее планам Мишеля. Оно наверняка понравится Майе – уютно расположенное под платанами, всего в трех-четырех метрах над уровнем моря, за пересеченным ручьем пляжиком, поместившимся между двумя маленькими скалистыми мысами. Вверх к горам оттуда тянулся ряд кипарисов.

Вечером, после дня, потраченного на перевозку сюда вещей, Мишель вошел по щиколотку в море, посмотрел в открытую дверь старого дома, а потом на занятый морем горизонт. Его вновь стало наполнять ощущение марсианской легкости. О Прованс, о Земля, самая прекрасная из планет, где каждый пляж – словно дар времени и пространства, приникший к морю и сверкающий на солнце… Он пнул своей бронзовой в горизонтальном свете ногой набежавшую волну, разбрызгав воду. Небо сияло, будто олово, морская гладь пылала под ним. Глядя на все это, он проговорил:

– Здесь мой дом, Майя. Возвращайся, будем жить с тобой вместе.

Гора Олимп – самая высокая в Солнечной системе. Она представляет собой широкий щитовой вулкан в шестьсот километров диаметром и высотой в двадцать семь. Его склоны восходят над горизонтом под углом всего в пять градусов, зато окружность лавового щита – это почти непрерывный уступ в виде сравнительно круглого утеса, на шесть километров возвышающегося над окаймляющими его лесами. Самые высокие и крутые его участки находятся возле Южного Выступа, который делит дугу на южную и юго-восточную части (на карте его координаты – 15 градусов северной широты, 132 градуса долготы). Там, под восточной стороной Южного Выступа, можно выйти к каменистой окраине фарсидского леса и посмотреть вверх на утес перед собой – его высота будет двадцать две тысячи футов.

В семь раз выше, чем Эль-Капитан [26]. В три раза – чем юго-западная стена Эвереста. В два раза – чем Дхаулагири. Громадина высотой в четыре мили, полностью закрывающая западное небо. Вы можете это себе представить? (Не так-то просто.)

– Такой масштаб я даже не могу почувствовать! – кричит землянин Артур Стернбах, подпрыгивая на одном месте.

– С этого ракурса он кажется меньше, чем на самом деле, – отвечает Дугал Берк, глядя в бинокль.

– Нет-нет. Быть не может!

Отряд альпинистов прибыл караваном из семи машин. Крупные зеленые корпуса, прозрачные пузыри пассажирских отсеков, толстые шины с увеличенными, пережевывающими пыль протекторами. Водители выставили машины неровным кругом посреди каменистой поляны – получилось будто большое ожерелье из изумрудов.

Эта заезженная поляна с редкими участками сосен и можжевельника служит традиционным базовым лагерем для тех, кто восходит по Южному Выступу. Вокруг машин виднеется множество следов шин, сложенные из камней ветрозащитные стены, наполовину заполненные траншейные туалеты, кучи мусора и нерабочего оборудования. Участники экспедиций, непринужденно болтая, бродят по лагерю и осматривают некоторые из этих артефактов. Мари Уилланс поднимает с земли пару сверхлегких кислородных баллонов – надписи на них говорят о том, что они использовались в экспедиции, в которой она участвовала более ста лет назад. Усмехнувшись, она поднимает их над головой и трясет перед утесом, стучит ими друг о друга: