Марсиане - Ким Стэнли Робинсон

– Мы – шерпы [27], – радостно заявляет Роджеру Иван Виванов и представляет Джинджер, Шейлу и Ханну.

Молодые гиды, похоже, не слишком расстроены тем, что исполняют в экспедиции лишь вспомогательную роль: в группе с таким количеством людей скалолазания хватит на всех. Последний участник – Артур Стернбах, американский альпинист, приехавший погостить у Ганса Бете. Когда всех представили, они принимаются слоняться по помещению, будто посетители коктейльной вечеринки. Роджер продолжает есть тушенку и уже жалеет, что присоединился к экспедиции. Он слегка подзабыл, насколько плотное общение обычно бывает в групповых походах, – слишком много лет провел в одиночных скитаниях по горным долинам к северу от Берроуза. Вот что ему сейчас нужно, понимает он, – бесконечное восхождение на гору в одиночку, вверх, вверх и прочь от этого мира.

Стефан расспрашивает Айлин о подъеме, и та осторожно включает Роджера в число своих слушателей.

– Сначала пойдем по Большому оврагу, это стандартный маршрут для первого километра стены. Потом, когда слева начнется хребет Нансена, мы уйдем вправо. Дугал и Мари видели путь по аэроснимкам и думают, его стоит опробовать. Это будет для всех в новинку. Так что бо́льшую часть пути мы пройдем по новому маршруту. И еще мы станем самой малочисленной группой, которая когда-либо взбиралась тут в районе Южного Выступа.

– Да ладно тебе! – восклицает Артур Стернбах.

Айлин улыбается.

– И благодаря этому мы будем нести минимально возможный объем кислорода, который используем на последних нескольких километрах.

– А когда поднимемся? – спрашивает Роджер.

– Наверху есть склад – там мы поменяем снаряжение и отправимся к краю кальдеры. Дальше будет уже легко.

– Не понимаю, зачем нам вообще идти дальше, – вмешивается Мари.

– Это самый простой способ спуститься потом. К тому же некоторые из нас хотят увидеть вершину Олимпа, – мягко объясняет Айлин.

– Да это же просто большой холм, – говорит Мари.

Позднее Роджер выходит из шатра – с ним Артур, Ганс, Дугал и Мари. Все собираются провести последнюю ночь в комфортных условиях своих машин. Роджер следует за остальными, на ходу глядя на уступ. Небо над ним еще залито сумеречным багрянцем. По громадной стене тянется черная линия Большого оврага – глубокой вертикальной трещины, едва различимой в темноте. Зато выше – ровная скала. Деревья шелестят листьями на ветру, темная поляна кажется девственной.

– Поверить не могу, какая она высокая! – восклицает Артур уже в третий раз и громко смеется. – Невероятно!

– Отсюда вершина поднимается над реальным горизонтом, и угол – чуть больше семидесяти градусов, – говорит Ганс.

– Да ладно тебе! Поверить не могу! – И Артур заливается безудержным смехом.

Следующие за Гансом и его другом марсиане наблюдают за ними со сдержанным изумлением. Артур значительно ниже остальных и внезапно кажется Роджеру ребенком, взломавшим бар и пойманным на этом. Роджер задерживается, позволяя остальным уйти вперед.

Большой шатер светится, будто желтеющая в темноте тусклая лампа. Стена утеса все такая же черная и неподвижная. Из леса доносится странное подвывание, похожее на пение йодлем, – без сомнения, какой-то мутировавший род волков. Роджер трясет головой. Когда-то давным-давно любой пейзаж мог его взбодрить – он был влюблен в эту планету. Сейчас же гигантская скала будто бы нависает над ним, как его жизнь, его прошлое, загораживая все небо и не позволяя идти вперед. Уныние становится настолько сильным, что ему хочется сесть на поляну, закрыть лицо руками – но тогда кто-нибудь обязательно выйдет из своего шатра. И снова этот скорбный вой – словно сама планета кричит: «Марса нет! Марса нет! У-у-у-у-у-у!» Лишенный родного дома, старик уходит спать в машину.

Но определенную часть ночи, как всегда, отнимает бессонница. Роджер лежит на узкой кровати, совершенно расслабленный, – лишь сознание беспомощно перескакивает с одного эпизода его жизни на другой. Бессонница, память – некоторые врачи говорили ему, что эти две его особенности как-то связаны между собой. Часы бессонницы и полусна у него, конечно, становятся настоящей игровой площадкой для воспоминаний. При этом неважно, каким образом он пытается заполнить промежуток между тем, как ложится, и тем, как засыпает, – например, читает ли до изнеможения или царапает какие-нибудь заметки, – беспощадная память попользуется своим временем вдоволь.

В эту ночь он вспоминает все ночи, что провел в Берроузе. Всех противников, все компромиссы. Председатель приказывает ему построить дамбу и затопить каньон Копрат, слегка улыбаясь и взмахивая рукой, – и в этот момент в нем чувствуется некий скрытый садизм. А потом тем же вечером, несколько лет назад, после распоряжений председателя – открытая неприязнь Ноевой: «Красным конец, Клейборн. Ты не должен занимать свой пост – теперь, когда твоя партия умерла». Глядя на указ о строительстве дамбы и вспоминая, каким был Копрат еще в прошлом столетии, когда он его исследовал, Роджер осознал, что девяносто процентов того, что он делал на своей должности, было нацелено на то, чтобы сохранить свою должность и иметь возможность делать хоть что-нибудь. Только так можно было работать в правительстве. Или же процент был выше? Что он реально сделал для сохранения планеты? Конечно, исполнение указа застопорилось еще до того, как начали строительство: некоторые проекты откладывались, и Роджер занимался лишь тем, что сопротивлялся действиям остальных. Правда, без особого успеха. Можно было даже сказать, что отвергать председателя и поддерживающих его министров было не более чем еще одним жестом, еще одним поражением.

Он вспоминает свой первый день в правительстве. Утро на полярных равнинах. День в парке Берроуза. Спор с Ноевой в зале заседаний. И так далее, еще целый час, а то и больше – сцена за сценой, пока воспоминания не становятся обрывочными и похожими на сон, пока они не сплетаются неким сюрреалистичным образом и не выходят за рамки воспоминаний, перетекая в сновидения.

У каждого существует своя территория души, и он оказывается на ней.

Рассвет на Марсе. В сливовом небе виден ромб из четырех рассветных зеркал, вращающихся по орбите и направляющих на поверхность дополнительный дневной свет. Стаи черных клушиц сонно трещат, хлопая крыльями или паря над склоном осыпания, готовые начать новый день охоты. Белогрудые голуби воркуют на березовых ветвях в своей рощице. Выше по склону слышен стук камней: три барана Далла [28] словно бы удивились, увидев, что поляна Базового лагеря занята. По воздуху с места на место перелетают воробьи.

Роджер встал пораньше и теперь, превозмогая головную боль, безучастно наблюдает за дикой природой. Взбирается на пригорок, надеясь, что от этого ему станет легче. Верхний край уступа залит светом восходящего солнца, и над головой тянется яркая красновато-золотистая полоса – весь затененный склон теперь купается в отраженном свете. Рассветные зеркала уже кажутся тусклыми в чистом фиолетовом небе. В растущих то тут, то там на скале цветах и в можжевеловых иголках начинают проявляться их настоящие цвета. Освещенная полоса быстро расширяется, но верхние склоны по-прежнему выглядят отвесными и пустыми. Впрочем, это лишь кажется – из-за расстояния и угла обзора. Чуть ниже по скале системы трещин выглядят скорее как бурые дождевые пятна, а сама скала – грубой и бугристой, и это можно расценивать как хороший знак. Верхние же склоны проявят свою неровность только тогда, когда скалолазы заберутся повыше.